"Нижнелужицкий и кашубский могут рассматриваться как вымирающие (=нефункционирующие)". Недавно этим лапидарным высказыванием О. Кронштайнер [1. S. 136] снова напомнил о господствующем еще со времен А. Гильфердинга [2] opinio communis славистики о кашубском языке. Этот тезис находит поддержку, кроме того, в тревожных данных Х. Хаармана [3. S. 62], который насчитывает всего 4500 носителей кашубского языка. Экспериментально подтвержденная информация об употреблении кашубского языка тем не менее нигде не представлена, хотя уже давно востребована в исследованиях [4; 5]. Даже в последние годы, когда усилиями в первую очередь А. Д. Дуличенко [6] удалось повысить уровень науки о славянских литературных микроязыках, внимание к ним, как в исследованиях, так и в преподавании, уделяется лишь время от времени. Если даже говорам лужицких сербов, защищаемым официально как язык национального меньшинства, трудно укорениться в университетской славистике [7], то ситуация с кашубским в вопросе о политическом статусе кашубов или в дискуссии о лингвистическом статусе их языка (самостоятельный язык наряду с польским или диалект польского? [8]) намного сложнее и деликатнее [9; 10]. В оценке состояния кашубского языка современными исследователями наблюдается стремление найти поддержку у именитых славистов прошлого, таких, как А. Гильфердинг [2], С. Рамулт [11], Ф. Лорентц [12], и проецировать прошлое в настоящее. До последнего времени господствовало мнение, что количество говорящих по-кашубски постоянно уменьшается [3. S. 469], что языковая территория все больше сокращается [13. S. 9], что наблюдается общий языковой регресс кашубского [14. S. 285; 4. S. 12] и что с 80-х годов XX в. первичная социализация молодого поколения происходит на основе польского языка [15. S. 5; 16. S. 165]. В некоторых современных работах [14; 4] недооценивается то обстоятельство, что после преобразований 1989 г. языковая ситуация в Кашубии принципиально изменилась: кашубская интеллигенция инициировала процесс о ... Читать далее