Террор не является сегодня центром историографической проблематики. Он потерял свою значимость, состоявшую в том, что именно он, с одной стороны, окончательно оформил разрыв с обществом Старого порядка, а с другой - обнаружил глубокий смысл Французской революции. Отныне эта привилегия принадлежит 1789 г. С тех пор как Франсуа Фюре 1 показал в своих работах масштабность и радикальный характер разрыва, совершенного в первые месяцы Революции, для понимания того, как французы, стерев свое прошлое, начали все с чистого листа, следует изучать не столько историю Конвента 1792 - 1795 гг., сколько историю Учредительного собрания 1789 - 1791 гг. Однако смещение центра тяжести в историографии Французской революции с 1793 г. на 1789 г. повлекло за собой изменение самого характера дискуссии, которая с этого момента скорее направлена на выявление результатов Революции (становление современной демократии), чем на рассмотрение бурного хода ее развития. Используя два подхода в осмыслении Французской революции, обозначенных Франсуа Фюре в его книге "Постижение Французской революции" 2 , можно сказать, что рассмотрение Революции с точки зрения ее принципов и результатов вытеснило представление о ней, как о событии, разворачивающемся во времени: Революцию воспринимают теперь не так, как ее видел Кошен (см. прим. 6), а так, как ее мыслил Токвиль. Вероятно, все же пришло время вернуться к забытому сегодня вопросу о переходе от 1789 г. к 1793 г., о повороте в сторону насилия и деспотизма Революции, изначально осуществлявшейся во имя свободы, другими словами, - к вопросу о соотношении случайного и неизбежного применительно к происхождению Террора. Вопрос не нов, но, как мне кажется, ни одно из предложенных его объяснений не раскрывает в достаточной мере той загадки, которая до сих пор кроется в самом процессе развития Революции и в его повторении на протяжении двух веков в разные эпохи и в разном контексте. В огне революций, которые потрясли Европу в XIX в., а впоследствии Россию, Китай ... Читать далее