Н. Л. КРЫЛОВА, С. В. ПРОЖОГИНА. ГЕНДЕРНЫЕ АСПЕКТЫ КОНФЛИКТОВ. СТОЛКНОВЕНИЕ ЭПОХ И КУЛЬТУР ГЛАЗАМИ РУССКИХ В АФРИКЕ И СЕВЕРОАФРИКАНЦЕВ В ЕВРОПЕ. М.: Институт Африки РАН, 2010. 410 с. (Гендерные исследования. Т. 11)

Рецензируемая книга состоит из двух самостоятельных исследований: Н. Л. Крыловой - "Столкновение культур в пространстве социосемейных отношений. Русско-африканский прецедент" и С. В. Прожогиной - "Судьба магрибинки в скрещении времен (литературные свидетельства)". Их объединяет вступление "От авторов", в котором высказывается совместное убеждение, что "разрешение главных противоречий современного мира (столкновение цивилизаций, геополитических и конфессиональных войн и др.) сегодня, как и вчера, во многом зависит от мировидения и мироощущения именно женщин - основных творцов человеческой жизни" (с. 7).

Хочу сразу возразить по поводу данного утверждения: "женщины - основные творцы человеческой жизни". Представляется, что обе части книги говорят не в последнюю очередь о том, как положение женщин - в моральной, юридической и прочих сферах - зависит именно от мировоззрения и миропонимания мужчин, выступающих как "основные творцы жизни", т.е. условий существования. Мужчины могут превратить жизнь даже любящей и любимой женщины практически в ад, особенно когда они не пытаются помочь женщинам включиться в непривычные, новые специфические социокультурные условия существования в случае межэтнических браков (что не снимает с женщин ответственности за нежелание предварительно самостоятельно ознакомиться с этими условиями) либо когда в условиях ожесточения своей идеологической борьбы, в стремлении осуществить свою новую постколониальную самоидентификацию они вовсе забывают о судьбе своих даже боевых подруг по борьбе за освобождение от колониализма и нередко вновь заключают женщину в "малую тюрьму" в условиях "нашествия новых варваров".

Во Введении к своей работе Н. Л. Крылова в первой же фразе заявляет, что разговор идет о семейных отношениях, в основу "которых положен не семейный, но личный, самостоятельный выбор участников этого процесса" (с. 11). Такой самостоятельный акт "во многом ожесточает и ужесточает ситуацию в пространстве социосемейных отношений", что характерно для любого брака - без "столкновения культур" (если понимать культуру в более узком смысле) порой не обходятся и моноэтнические браки. Хотя семья - место, где люди с наибольшей готовностью вкладывают свои усилия в попытки достичь терпимого и иногда созидательного баланса между индивидуальной свободой и развитием, с одной стороны, и долгосрочным комфортом и безопасностью - с другой, тем не менее, констатирует автор, бесконфликтных семей не существует.

Н. Л. Крылова исследует уникальный в России феномен (проявившийся еще в период существования СССР), когда на протяжении нескольких десятилетий происходит афро-русское межрасовое смешение на уровне социосемейных связей. Явление не носит массового характера, но и его спада, по прогнозам, не предвидится. В изучаемых случаях условия развития и организации семьи, ее воспроизводства на социокультурном уровне ""отягощается" почти обязательным на-

личием проблем взаимодействия супругов как представителей различных культур, попадающих посредством расово-смешанного брака в совершенно новое для себя культурно-цивилизационное пространство" (с. 13).

Изучение группы проблем, связанных с феноменом конфликта в разнорасовой семье, потребовало новых подходов. Исследование "извне", пишет автор, т.е. привлечение данных многомерной статистики, законодательной базы и тому подобных материалов без исследований "изнутри" изучаемых культур, не помогает пониманию "адекватного восприятия евразийским сознанием русской женщины культуры бытия регионов пограничного плана, каким является Африка" (с. 13). Естественно, что своеобразные в каждом отдельном случае стереотипы поведения, строго определенные нормы отношений между коллективом и индивидом, в том числе негласно существующие во всех областях жизни и быта, воспринимаются в каждом этносе как единственно возможный способ общения, и "для членов этноса они не тягостны", ибо предстают как "идеал, единственно достойный подражания" (с. 14).

О человеческих намерениях, стремлениях и нередко противоречащих им встречных требованиях жизни наиболее ярко и выразительно свидетельствуют так называемые эго-тексты - индивидуальное, почти интимное авторское фиксирование элементов и нюансов повседневности. Использование информативно добротных и надежных автодокументальных свидетельств (биографических, эпистолярных, дневниковых и тому подобных) сопряжено также со стремлением избавиться от идеологической загруженности многих социологических конструкций и категорий. В действительности история любого человека, его семьи уникальна лишь отчасти. "Исследование отдельно взятого частного случая позволяет глубже подойти к изучению и пониманию общих проблем, связанных с существованием и жизнедеятельностью семьи, в той или иной степени сплавляющей в себе через культурные навыки и культурную память предков общие характеристики и отличительные особенности, потенции и слабости двух различных цивилизаций" (с. 15). Присоединяюсь к утверждению, что "анализ лишь одной численно небольшой социальной группы с высокой репрезентативностью дает возможность увидеть и описать многие глобальные проблемы и модели общества в целом" (с. 14). В неменьшей степени изучение таких источников позволяет "заглянуть в собственное культурное прошлое авторов, чтобы увидеть и понять его связь с настоящим". Примером таких эго-текстов является составляющее четверть работы (с. 150-200) Приложение, состоящее из цикла стихотворений и прозаического произведения некоей Алины А. (обильно цитируемой наряду с материалами других интервьюируемых и респондентов и в тексте работы Н. Л. Крыловой).

В главе 1 автор не отрицает "присутствия доли здравого смысла" в принятой в практических кругах (занимающихся вопросами браков с иностранцами) устойчивой схеме мотивов россиянок, решившихся связать свою судьбу с африканскими мужчинами, хотя и признает эту схему "сильно заидеологизированной"; отмечается при этом отсутствие строго фиксированных критериев мотивации подобных браков или какой-либо фиксированной статистики на этот счет. Н. Л. Крылова провела немало личных бесед, неформальных интервью с нашими соотечественницами, постоянно проживающими в странах Африки, сотрудниками и волонтерами Общественно-благотворительного фонда помощи детям от расово-смешанных браков "Метис" (создан в Москве в 1999 г. в рамках Союза благотворительных организаций России), сотрудниками африканских представительств, аккредитованных в РФ, а также интервью, встреч и бесед с африканскими студентами о стимулах вступления африканцев в брак с россиянками. Собранные сведения в совокупности позволили Н. Л. Крыловой утверждать, что реальное разнообразие мотивов, побуждающих женщин к такому браку, "слабо коррелирует с официальными позициями на этот счет, с одной стороны, и со стереотипами, утвердившимися в обыденном сознании наших соотечественников", - с другой (с. 18).

Автор акцентирует внимание на "романтическом синдроме" (с. 19), или "комплексе романтического инфантилизма" (с. 21), который является следствием как наследственных факторов, так и социально-политических, общесоциальных установок той культурной микросреды, в которой человек социализируется. Романтизм определяется психологами как "прежде всего недооценка (или крайне заниженная оценка) ситуации, которая не позволяет увидеть широко и реально перспективу" (с. 21-22). Однако "для многих из информантов романтизм стал "питательной средой" при формировании решения связать жизнь и строить семью с представителем иной расы", и именно эта причина порождала "ощущение собственного дискомфорта в инокультурной среде" (с. 19). Добавлю, что наличие этой мотивации вовсе не исключает мотиваций практических, базирующихся на меркантильных установках.

Н. Л. Крылова еще раз подчеркивает важную проблему (более подробно разрабатываемую в ее предыдущих работах): будущая "среда обитания" как мощный социальный и психологический фактор часто остается вне поля зрения русской жены африканца, что нередко превращается в "бомбу замедленного действия". А элементарные знания и навыки в этой области вполне можно получить у себя дома, что во многом облегчило бы гражданскую, социальную и психологическую участь российской женщины на новом месте жительства и, "возможно, супружеский отбор в этой группе браков стал бы более тщательным и выверенным" (с. 47).

Отмечая, что вероятность супружеских конфликтов в смешанных межэтнических, разнорасовых семьях может быть выше, чем в моноэтнических, "не осложненных различием культурных практик в брачной диаде", Н. Л. Крылова делает вывод, что "не все конфликты являются деструктивными. Ибо любой конфликт - есть столкновение разных интересов, в результате чего вполне может выработаться взаимоприемлемое решение какой-либо проблемы" (с. 132).

Собранные и проанализированные в течение многих лет "полевые материалы" дают автору основание полагать, что большинству женщин, более или менее продолжительное время состоящих в смешанных браках, "присуще состояние интегрированной бикультурности (выделено Н. С. Крыловой. - Э. С.), означающее деятельное присутствие в обеих культурах, в социальной и политической жизни исторической родины и страны постоянного проживания, гибкую формальную коммуникацию... но при этом глубинно она может и не принимать потребностей, коренящихся в культуре близкого ей человека" (с. 132).

В работе констатируется наличие "ядовитой провинциальной ксенофобии", "потрясающей и деморализующей", представителей Африки в России. И как реакция на это явление - появления "бунта против своей расы" в качестве одного среди прочих мотивов межрасового брачного выбора, исследованного Э. Л. Нитобургом на примере "черно-белых браков" в Северной Америке.

Интересны наблюдения Н. Л. Крыловой, что в большинстве своем русские жены африканцев родом из небольших промышленных городов, поселков городского типа, сел, деревень, горожанок в первом поколении, приехавших в город в поисках работы, на учебу и т.д. У прошедших городской "отбор" обязательно должны наличествовать необходимые данные для более или менее безболезненной адаптации к условиям новой среды, проявление признаков повышенной активности и достаточный социальный потенциал, позволяющий им быстро приспосабливаться к новым формам общения и поведения, в том числе матримониального.

Автор прослеживает ряд судеб россиянок, вышедших замуж за африканцев. Эти судьбы очень по-разному складывались: кто-то смог внести немалый вклад в развитие новой родины, сделать блестящую карьеру в научной, общественной или деловой сферах, другие - хранительницы домашнего очага, кто-то самостоятельно строит собственную жизнь и формирует судьбу детей-метисов без участия мужа как в Африке, так и в Европе или на Родине; есть и "надевшие чадру, и освоившие древнейшую в мире профессию".

"Большая вариабельность и даже непредсказуемость путей и способов интеграции личности в жизнь иного общества обязывает ее ко многим жертвам, необходимым для возложения на алтарь брака, счастливо "подогнанного" под уникальную - лишь для двоих - "психофизическую конституцию"!" - заключает Н. Л. Крылова (с. 147). И с этим выводом автора трудно не согласиться. Ибо предоставляемая нам в современном обществе свобода выбора своего жизненного пути (в том числе и выбора брачного партнера), без чувства ответственности перед собой и перед людьми, с которыми вступаем в какие бы то ни было отношения, не только не приводит к ожидаемым результатам, но часто просто заканчивается трагично.

* * *

Работа С. В. Прожогиной начинается как бы вводной и в определенном смысле обобщающей ко всей работе главой "Гендерные различия магрибинской литературы как особые типы художественного пространства и социального конфликта". Прежде всего автор отмечает, что "само художественное творчество именно франкоязычных магрибинцев, возникнув в среде автохтонной интеллигенции, сумевшей получить бикультурное образование в недрах колониального общества... опиралось на французскую (а не арабскую) повествовательную традицию, где и самим женщинам, и романам, и новеллистике о них отводилась заметная роль". И ставшие уже классиками национальных литератур Магриба первые магрибинцы "лучшие свои произведения создавали именно о женщине [преимущественно о Матери], порой делая ее символом своей страны, ее многострадальной истории, сопротивления угнетателям, но чаще конденсируя в ней всю боль общественных противоречий и конфликтов" (с. 203).

Автор констатирует, что образ Матери как нельзя лучше соответствовал образу Родины, особенно в период поднимавшейся борьбы за независимость, в ходе которой самобытность и самостоятельность нередко понимались как совокупность неких патриархальных устоев и религиозных традиций, не подлежащих эволюции и прогрессу, исключающих всякое вторжение "чужого". Но следует при этом признать, что "именно это вторжение как проникновение в сознание магрибинцев самой возможности Другой жизни во всех ее проявлениях уже в эпоху французской колонизации... а после слома колониальной системы ворвавшееся в новую реальность и понимание необходимости перемен, открытости... Востока Западу, его понятиям гражданских прав и свобод человеческой личности заставляло писателей концентрировать в образе Женщины и энергию прорыва человека к выходу из "тюрьмы" старого мира и боль прорыва, встречи с Новым миром, утрат старых иллюзий, боль обретения "новых цепей" и жизни только в ожидании Свободы..." (с. 204). Ведь "прогресс (как трансгрессия запрета на извечность и незыблемость женского удела) именно в эпоху колонизации при всей разделенности европейской и мусульманской среды неизбежно "стучал в дверь", стоял на пороге Дома, настойчиво предлагал Женщине "переступить" его, идти в школу, получить другое Знание Жизни, узреть преимущество другой цивилизации, эмансипирующей от оков Традиции, старых обычаев и воззрений, полагающих именно незнание, неведение Женщины почти равносильным самому концепту ее "Чистоты"" (с. 206).

И наиболее смелые переступали этот порог, в том числе брались за перо, чтобы "рассказать о самих себе, своей судьбе, о трудностях перехода в новый мир, неизбежности разрыва с поколением отцов и матерей. Эта уже собственно "женская проблематика", пропущенная через призму женского взгляда и женской души, остается почти неизменной по сей день в прозе магрибинок. В противовес существующему с неким ироническим оттенком определению "женской" литературы как "дамского рукоделия" автор показывает наиболее присущие писателям-женщинам особенности мироощущения и миропонимания, ярко проявляющиеся в их творчестве, делающие их произведения столь значимыми. Но при всей напряженности и даже драматизме конфликта "внутреннего" и "внешнего", расширенного до противостояния "своего" и "чужого", завершающегося порой, особенно в творчестве магрибинок, рожденных на Западе, даже гибелью героини, "женская" литература, в отличие от мужской о женщине, "лишена пафоса отрицания окружающего миропорядка, сгущения политического смысла в требовании необходимости своего освобождения и заострения символизации своей судьбой судьбы всего общества" (с. 207).

Автор замечает основное противостояние в плане гендерных различий современной литературы Магриба, которое проявляется не в последнюю очередь в том, что "если писатели-мужчины продолжают сопрягать женское бесправие, женскую несвободу с неправедностью миропорядка, власти, царящей в стране, с бесправием всего народа, с попранной справедливостью и свободой, то сами женщины упорно и настойчиво пытаются найти реальный выход, уйти, скрыться, уехать, наконец, радикально изменить свою жизнь, приспособиться к другому миру, вырваться из цепей традиции, обрекающей ее на затворничество, невежество" (с. 208).

Всплеск "женской" литературы как в Магрибе, так и в Европе в среде североафриканской эмиграции и среди представителей второго поколения иммигрантов (так называемых бёров) на исходе 1970-х гг. и особенно в последние два десятилетия XX в. был достаточно парадоксален, замечает автор. Но одновременно - и вполне закономерен, ибо "средоточие стагнации внутренних конфликтов мусульманского общества - женщины", которые сумели воспользоваться "пусть и скудными, но дарами независимости... пытались выразить себя сами" (с. 209).

Автор видит отличия произведений целой плеяды современных писательниц магрибинок, родившихся во Франции, от произведений магрибинок, живущих в Алжире, Марокко, Тунисе, несмотря на общность используемого языка. Однако "вопрос о том, насколько бёры, уже практически интегрированные в западный социум и тесно связавшие свое творчество с его проблемами и своего в нем существования, относятся к "миноритарной" части французской литературы (и этнически, и эстетически) или же к собственно магрибинской, развивающейся по "другую сторону моря", остается открытым". Ответ возможен, считает С. В. Прожогина, лишь "исходя из конкретных и даже индивидуальных особенностей творческих устремлений авторов" (с. 211).

На большом массиве проанализированных литературных произведений мигрантов С. В. Прожогина делает вывод, что часто они различаются и "по проблематике, и по настроению". Кроме "мотивов ностальгии по утраченной родине" сильны протестные, бунтарские настроения, "связанные с неприятием западным обществом их почти агрессивно заявляемой "французскости"", трудностями социализации, "социально-психологическим климатом (недоверие, пренебрежение,

а порой и шовинистические настроения со стороны "коренных" французов к арабам)". Вызывают неприятие внутренние противоречия западного мироустройства, его политическая система, проблемы характера и способ интеграции ""принимающим" их обществом". Однако нельзя не отметить и некую ""взращенность" литературы бёров в собственно французскую культуру, сегодня обретающую полиэтнический и поликонфессиональный "состав"" (с. 212).

Автор подчеркивает, что и в литературных произведениях мигрантов также просматриваются определенные гендерные различия. Дети бёрок воспитываются в семьях, где "мир восточный, мир патриархальной семьи не может окончательно вписаться в контекст западного общества". Однако процесс реальной социализации именно "бёрок" идет гораздо успешнее, частично это объясняется и тем, что они более востребованы на обычной, невысококвалифицированной работе. И в своих произведениях бёрки "сосредоточены именно на моментах столкновения, несовместимости восточных традиций жизни, сохраняемых эмигрантами и иммигрантами, с нормами республиканского устройства и морали французского социума". Ибо "власть отца и братьев - стражей извечных религиозных запретов и устоев - остается незыблемой и в окружении абсолютно другой системы", а это "постоянно подталкивает самих женщин к трансгрессии сферы запретного", что чревато "кризисом поколенческих отношений" и порой заканчивается трагедией. Произведения женщин, утверждает автор, заметно отличаются от "мужской" литературы показом ""внутренних болезней" самого иммигрантского сообщества, зачастую ведущих к собственно интеграционным конфликтам в недрах западного мира" (с. 213). Представляется, что это очень важное замечание.

Не менее важен и вывод автора, что именно в "женской" литературе мигрантов впервые возникает и продолжает исследоваться проблема самоидентификации (культурной, социальной, национальной) иммигрантов. При этом ощущение себя между двумя мирами колеблется от кризисного - вечной обреченности на "иммигрантство", "ничейности" и даже "изгойства" до "равнопринадлежности" к обоим этим мирам. Жизнеутверждающий "вектор" автор находит в творчестве тех писательниц, которые осознают свою уже состоявшуюся ассимиляцию (в том обществе, где человек живет) и надеются, что поколение их детей "построит новый, обязательно светлый и радостный мир" (с. 214).

Основной массив работы С. В. Прожогиной посвящен тщательному и весьма информативному разбору конкретных произведений магрибинской литературы, что дает развернутое подтверждение выводам, сделанным в главе I. Материал этой части работы сгруппирован под рубриками основных тем, волнующих писателей, а стало быть, и общество: "Раны прошлого" (с подразделами "Закон отцов", "Траур по мусульманке", "Современные барьеры традиции"), "Битва за будущее" ("Война за независимость", "Необходимость напоминания"), "Сражение с поступью времени" ("Сопротивление натиску "чужеродных" перемен") и "Драма настоящего" ("Стрелы исламизма" и "Светит ли Свет во Тьме?"). Эпиграф, предпосланный ко всей работе, особенно уместен к этой ее части:

  
  
 Во вспышках торжества - 
 Жестокое прозренье, 
 Финал иллюзий, возвращение тоски. 
 Но моряки упорно ждут спасенья 
 В пути, где нет конца, 
 Не светят маяки... 
  
 

В главе "Вместо заключения" с подзаголовком "Удел мусульманки: о Господнем Замысле и людском умысле" С. В. Прожогина пишет, что в период, "опаленный пожаром одной из самых затяжных антиколониальных войн", актуальным было обращение алжирских писателей к поэзии Поля Элюара - одного из ярких французских поэтов, чье имя неразрывно связано с эпохой Сопротивления. Но и полвека спустя поэзия Элюара опять нередко предваряет знаковые произведения алжирской современной прозы, являясь "основной интонацией" ряда произведений, "особенно характерной именно для женщин-писательниц" (с. 357). И вновь в литературе звучит тема моря - "символа вольного простора, дыхания надежды... жажды счастья, жажды свободы для человека, но для женщины - особенно" (с. 358).

Автор объясняет свой выбор для Приложения (с. 378-407) некоторых образцов современной алжирской прозы тем, что в них запечатлена особая созвучность эпохе, о которой в основном или долго молчали, или мало писали и наши политологи, и наши социологи, да и литературная критика, почти совсем забывшая Алжир конца XX - начала XXI в.

Мне не показалась достаточно убедительной отсылка автора к каноническим исламским текстам (с. 363-366). Люди моего поколения прекрасно знают, что даже более близкие нам, но ставшие каноническими тексты марксизма-ленинизма позволяли непримиримо противоположные интерпретации, что и проявлялось в идеологической борьбе как внутри нашей страны, так и в мировом масштабе (вспомним так называемый ревизионизм некоторых западных компартий). К тому же представляется, что в межрелигиозных противостояниях существенную роль играют вовсе не религиозные догматы: точкой преткновения в так называемых межконфессиональных конфликтах являются не вопросы веры как таковой, а вопрос ценностей.

Permanent link to this publication: