В конце февраля 1856 г. в Петербурге снаряжали в путь графа А. Ф. Орлова, назначенного первым уполномоченным на предстоявший в Париже мирный конгресс. Он слыл искусным дипломатом, хотя никогда (а может быть, благодаря тому?) не служил в ведомстве, возглавляемом К. В. Нессельроде. Подпись Орлова стояла под двумя актами, знаменовавшими собой высший взлет российского влияния в Османской империи, - договорами в Адрианополе (1829 г.) и Ункяр-Искелесси (1833 г.). Но тогда русские войска находились или под стенами Стамбула, или на берегах Босфора. Теперь же приходилось действовать в условиях поражения; царское правительство уже до открытия конгресса согласилось на разоружение на Черном море, на отторжение части Бессарабии, на аннулирование положений о покровительстве балканским христианам, содержавшихся в русско-турецких договорах начиная с Кючук-Кайнарджийского договора 1774 года1 . Официальные инструкции, которыми снабдил Орлова доживавший последние дни в своем кабинете в Зимнем дворце канцлер Нессельроде, скорее затрудняли, чем облегчали исполнение возложенной на него миссии. Престарелый сановник до конца своих дней не мог преодолеть "австрийского крена" и мыслил категориями Священного союза: "Прежде чем стать в разрыв с политическою системою, которой держались сорок лет, и не по особому предпочтению или блажи, а по неодолимой силе принципов и обстоятельств, мы должны хранить в уме, что, на почве политики, всякое сближение равносильно обязательству"2 . Последнее относилось к явно наметившейся склонности российских правящих кругов к сотрудничеству с Францией Наполеона III. Нессельроде предупреждал: "Мы должны в особенности остерегаться того, кто в данную минуту является вершителем судьбы Франции"3 . Советами (а в сложившейся ситуации - заветами) экс-канцлера пренебрегли. Выход из внешнеполитической изоляции, в которой Россия пребывала с самого начала Крымской войны, искали во французском направлении. С нелегкой возложенной на него задачей Орлов справился блестяще. Во в ... Читать далее