Глава XXVI (продолжение)

Проектированная конвенция была первой попыткой создания международного транспортного права, устанавливающей обязательную для железных дорог разных стран перевозку грузов в прямом сообщении из одной страны в другую. Конвенция нормировала постоянными правилами отношения по перевозкам как между дорогами, так и последних к грузохозяевам и ставила эти отношения под защиту судебной власти всех государств, в которых совершалась перевозка. Внесенный в Совет доклад рассматривался в четырех заседаниях и, против всяких ожиданий, встретил горячих противников в лице двух представителей торговли и промышленности, представителя Министерства государственных имуществ и представителя сельской промышленности, оставшихся в меньшинстве. Все же остальные члены Совета высказались за присоединение русского правительства к Бернской конвенции, причем блестящую записку в пользу решения большинства представил представитель Министерства юстиции Карл Васильевич Шнейдер. И, как это ни странно, ученый юрист-теоретик, каким, несомненно, был Карл Васильевич, гораздо лучше понимал все великое значение конвенции для интересов нашей международной торговли, чем члены Совета, представлявшие эти интересы. Он находил, что проект выработанной в Берне конвенции вполне отвечает экономическим интересам России и что с вступлением в эту конвенцию наша страна станет участницею в создании международного кодекса, который, объединяя начала гражданского права в области международных перевозок на обширном пространстве почти всех континентальных государств Европы, будет иметь громадное значение для развития мирных сношений между их населениями и составит, бесспорно, один из самых замечательных памятников новейшего международного права, как это единодушно признавалось всеми специалистами.

Удивительное по своей слабости, чтобы не сказать больше, мнение против принятия конвенции высказали Ю. С. Нечаев-Мальцев и А. Я. Прозоров. Прочитывая эти мнения теперь, после чуть ли не 30-летнего действия принятой в 1890 г. конвенции, убеждаешься, насколько страхи почтенных представителей торговли и промышленности были малоосновательны. Одним из главных мотивов, который между прочим выставлялся, - это различие между французским и немецким текстами конвенции, что было совершенно верно. Тем не менее представитель юридических тонкостей в Совете, К. В. Шнейдер, совершенно основательно возражал, что это несоответствие не препятствует

Продолжение. См. Вопросы истории, 2003, N 11, 12; 2004, N 1 - 5.

стр. 64

выводу заключения о достоинствах и недостатках конвенции, так как настоящий смысл каждого постановления всегда возможно установить по сличению между собою обоих текстов и соображению их происхождения. И вместо того, чтобы ставить препятствия к принятию этого столь необходимого законодательного акта из-за несоответствия текстов, как то делали представители меньшинства, К. В. Шнейдер выполнил крайне сложную и кропотливую работу: он сличил оба текста и на шести страницах перечислил все замеченные им расхождения обоих текстов.

Не могу здесь не заметить, что, кроме двух иностранных текстов, был еще третий - русский, который, в свою очередь, представлял [собой] не всеми одинаково понимаемый перевод конвенции. Это обстоятельство впоследствии, при внесении через Государственный совет на Высочайшее утверждение конвенции для ратификации, поставило нас в тупик, так как мы никак не могли добиться от Министерства иностранных дел указаний, какой из трех текстов - французский, немецкий или русский - должен был считаться основным. Как бы то ни было, после значительных задержек, происшедших вследствие особых мнений противников конвенции, мнение большинства членов Совета было утверждено, что предрешило вопрос о посылке в сентябре 1890 г. особых делегатов в Берн на конференцию для подписания конвенции.

Делегатом, уполномоченным подписать Бернскую конвенцию, по особому всеподданнейшему докладу министра путей сообщения был назначен я, а экспертом при делегате - известный железнодорожный деятель Людвиг Иванович Перль, занимавший в то время должность заведующего отделом международных сообщений при совете Главного общества Российских железных дорог. Днем для подписания конвенции в Берне было назначено 2/14 октября 1890 года. Так как я еще никогда до того времени не бывал за границею, то решил воспользоваться этим случаем, чтобы побывать хотя бы на несколько дней в некоторых главных европейских городах.

В течение всей своей жизни я никогда не предпринимал никаких путешествий исключительно для своего удовольствия, а ездил лишь по определенным делам. Равным образом никогда не брал отпусков и не ездил по курортам, так как, благодаря Бога, всегда пользовался хорошим здоровьем. Никогда не мог согласиться с ходячим мнением, что всякий занятой человек ежегодно должен пользоваться более или менее продолжительным отпуском для подкрепления растраченных при усиленных занятиях сил. Это отнюдь не значит, что я отрицаю необходимость людям, занятым умственным трудом, пользоваться отдыхом. Напротив, полагаю, что англичане глубоко правы, что они в воскресные дни всякую работу прекращают. Отдых у них, таким образом, распределен в течение всего года равномерно. В особенности такой равномерно распределенный отдых необходим при умственном труде, и гораздо больше, чем при физическом. По опыту знаю, что после самой утомительной, чуть ли не в течение 12 - 15 часов, ходьбы по болотам на охоте, достаточно проспать 4 - 5 часов, чтобы чувствовать себя совершенно бодрым и свежим, тогда как после умственного труда и утомления мне нужно проспать не менее восьми часов, чтобы отдохнуть. Что страшно подрывает здоровье и силы всякого работающего человека - это распространенное у нас среди деловых людей обыкновение, как говорят французы, жечь свечку с обоих концов, то есть искать отдохновение в различных клубах, театрах, ресторанах и всяких увеселительных местах, в которых принято засиживаться до глубокой ночи, вместо того чтобы после рабочего дня спокойно выспаться. Конечно, бывают исключительно сильные организмы, которые выдерживают всякие излишества, но это встречается редко. Сколько талантливых людей гибнет у нас от неправильного и невыдержанного образа жизни. На западе, и в особенности в Англии, многие государственные деятели работают до глубокой старости, причем 60-летние люди считаются еще в цветущем возрасте, тогда как у нас человек, достигший этого возраста, уже отжил свой век.

Для поддержания работоспособности до глубокой старости необходимы умеренная жизнь, ежедневный моцион на свежем воздухе и правильно рас-

стр. 65

пределенный в течение всего года отдых. Если есть возможность заниматься каким угодно спортом на чистом воздухе, хотя бы раза два в месяц, но опять же равномерно в течение всех четырех частей года, то это может гарантировать хорошее состояние здоровья и поддержание полной умственной работоспособности до глубокой старости. Лучшим для меня примером мог служить мой отец, который прожил более 90 лет и до последних дней жизни всем интересовался и не страдал никакими телесными недугами. Умер он от острой желудочной болезни, да и то с нею боролся целых две недели - настолько еще крепок был его организм. Да и мне лично, в преклонном возрасте, как у нас принято считать всякого человека, которому свыше 60 лет, приходилось в последние годы работать не восемь, а гораздо больше часов в течение долгих месяцев, и я не чувствовал ни малейшего утомления, несмотря на то, что работать приходилось при крайне тяжелой и нервной обстановке в качестве председательствующего в самых разнообразных и многолюдных заседаниях. Но зато я ежедневно ходил пешком не менее часа и, кроме того, при малейшей возможности, хотя бы на один день, старался выехать за город на охоту. Увы, теперь от этого здорового удовольствия придется надолго, если не навсегда, отказаться, так как всякая дичь, но только в прямом смысле этого слова, как и все в России, кроме анархии, уничтожена.

Составив себе маршрут при помощи Л. И. Перля, знавшего всю Европу до мелочей, неоднократно изъездившего ее вдоль и поперек, я из Петербурга направился в Вену, где прожил три дня. Город показался мне очень красивым, но каким-то мишурным, а не в действительности богатым. Осмотрев самые замечательные здания, побывав на какой-то раздирательной драме в театре, посетив несколько картинных галерей, в которых, по меткому выражению Марка Твена, любовался целыми акрами картин, я с каким-то сумбуром в голове от всего виденного отправился дальше, в Инсбрук.

В Инсбруке, куда поезд приходил вечером, со мною проделали глупую шутку, на которую попадаются все приезжающие в этот город в первый раз. Дело в том, что лучшая в городе гостиница находится рядом с вокзалом, ближе, чем в Петербурге Северная гостиница от Николаевского вокзала. Нескольких англичан и меня усадили в омнибус, заставили довольно долго просидеть в ожидании багажа, а потом торжественно провезли несколько десятков сажен и подкатили к гостинице. Все это проделывалось, чтобы взять с нас какие-то гроши за пользованье омнибусом.

Вообще в Инсбруке меня поразила удивительная дешевизна, начиная от платы за прекрасный номер в гостинице и до стоимости хорошей чашки кофе, с маслом и хлебом, в студенческой кофейне, куда я зашел чуть ли не в шесть часов утра, после посещения ранней обедни в одном из древних храмов города. Город действительно по справедливости считается самым красивым городом австрийского Тироля, но от него веет невообразимой скукой. Хотя в то время он насчитывал до 25 тыс. жителей, но показался мне Инсбрук крошечным, очень скученным городком, из которого я с большим удовольствием в тот же день уехал. Правда, я был уже не во время сезона, поэтому, быть может, этот красивый город мне показался таким безжизненным и скучным.

Из Инсбрука я направился по очень живописной железной дороге, пересекающей Тироль, до Боденского озера, на берегу которого, у города Линдау, я сел на пароход и переехал на нем до Констанца, где опять пересел на железную дорогу, которая доставила меня в Цюрих. Линдау - пункт на Боденском озере, где сходятся границы трех государств: Швейцарии, Австрии и Германии, а потому на пристани видна таможенная стража в трех различных мундирах. Сидя на палубе парохода в ожидании его отхода, я увидел паром, который, будучи подведен на буксире к пристани, стал выгружать крытые товарные вагоны, на которых красовалась русская надпись: "Шесть лошадей, 32 человека". Это оказались вагоны Варшавско-Венской дороги, в которых в Швейцарию, а быть может и дальше провезены были русские товары, возвращавшиеся в Россию. Неожиданное появление нашего подвижного состава в таком отдаленном от границ пункте лучше всего подтвердило необходи-

стр. 66

мость подписания Бернской конвенции для упорядочения прямых железнодорожных перевозок.

Цюрих, несомненно, очень красивый и благоустроенный город, в котором, против всякого ожидания, во время моего пребывания я видел много войск с артиллериею, занимавшей главные улицы города. Оказалось, что это были лагерные сборы. Запряженные в орудия лошади были сытые, крепкие кони, а управлявшие ими солдаты казались старыми, привычными ездовыми. Между тем мне объяснили, что как лошади, так и люди собраны из разных деревень и после отбытия лагерного сбора немедленно вернутся у своим мирным занятиям.

Окрестности Цюриха, или, вернее, пригородные части, представляли в то время фруктовые сады и виноградники. Меня поразило обилье грушевых деревьев, растущих у стен домов, вдоль которых проложены тротуары, причем всякому прохожему стоило только протянуть руку, чтобы сорвать прекрасные, почти спелые дюшесы, висевшие на ветках. Возможно ли себе представить такую идиллию у нас в самой глухой деревушке, не говоря уже о городе. Помню, что я читал у Марка Твена в "A Tramp Abroad", что он видел необыкновенное происшествие в Германии: это бредущего по дороге, обсаженной вишневыми деревьями со спелыми на них плодами, мальчика, направлявшегося в соседнюю деревню, чтобы купить себе на несколько пфенигов вишен, сорванных с тех же деревьев. "В Америке, - говорит знаменитый писатель, - мне не поверят, что это возможно". Вполне убежден, что в России - еще этому труднее поверить, уже потому, что на мои неоднократные вопросы, почему наши крестьяне не сажают в своих огородах у изб вишни, крыжовник, яблони, - всегда получался один и тот же ответ: потому что как только на них появятся плоды, мальчишки их дочиста оборвут, да к тому же еще деревья поломают.

Прожив несколько дней в Цюрихе, поехал в Берн, где остановился в гостинице Бернер Гоф, в которой уже, как я узнал, проживали делегаты других стран, приехавшие на конференцию. На следующий день Л. И. Перль и я отправились к нашему посланнику при Швейцарской Федерации А. Гамбургеру. Посланник очень обрадовался нашему приезду и тотчас спросил, привезли ли мы надлежащие уполномочия от Государя ему и мне на подписание конвенции. На этот вопрос я вытащил из кармана единственный документ, кроме дипломатического паспорта, который я получил в министерстве. В документе этом было написано: "Sa Majeste Imperiale a daigne approuver la decision du Comite des Ministres par laquelle Vous etes autorise a signer la Convention qui devra etres elaboree a Berne sur le transport international des marchandises sous reserve de sanction de la Convention selon les regies et les lois en vigeur pour les actes de cette categorie" [Его Императорское Величество одобрить соизволил решение Комитета министров, коим вы уполномочены подписать конвенцию, которая подлежит разработке в Берне, о международных перевозках товаров, при условии утверждения конвенции согласно действующим в отношении подобных актов правилам и законам]. За сим следовала подпись министра путей сообщения.

"Ведь это совсем не то, что нужно, - с раздражением сказал Гамбургер. - Вы должны были привезти самим Государем подписанную грамоту, а не предписание вашего министра. Это неслыханный скандал, - продолжал он, все больше и больше раздражаясь. - Послезавтра мы должны с вами, - обратился он ко мне, - подписать важный международный акт, а никаких на то у нас полномочий нет. Необходимо немедленно переговорить с президентом Федеративного совета г. Рюшонэ, как выйти из этого глупого положения, в которое меня умышленно поставили мои бывшие сослуживцы по Министерству иностранных дел, которым я неоднократно писал, что ко времени подписания конвенции как я, так и уполномоченный русским правительством делегат должны представить особые полномочия, подписанные Государем".

Я потом узнал, что А. Гамбургер, игравший долго очень видную роль в Петербурге, должен был уйти против своего желания из министерства и по-

стр. 67

пал в Берн, а не в другую столицу посланником потому, что, женившись на какой-то сомнительной особе, не мог быть посланником там, где требовалось представительство при дворе. Мы с ним условились, что он повидает президента, с ним переговорит, а потом заедет ко мне и передаст о результатах свидания.

Наш посланник занимал крошечную, по нашим масштабам, квартиру, хотя и уютно обставленную. Вообще в Берне лица, стоявшие во главе правительства, жили очень скромно. Сам президент получал всего 12 тысяч франков жалованья и добавочных две тысячи франков на представительство. Я хотел поехать к нему с визитом, но Гамбургер мне разъяснил, что это не принято и что нужно завезти карточку в Palais Federal и отдать ее швейцару. К этому он прибавил, что даже он сам не знает, где живет президент, потому что он у него никогда не был на его частной квартире.

Вечером в тот же день посланник заехал ко мне и сообщил, что президент согласился поставить членам конференции вопрос, не согласятся ли они, чтобы делегаты русского правительства подписали конвенцию, не предъявляя полномочий, которые будут им, посланником, представлены, по их получении, президенту Федеративного совета. При этом Гамбургер продолжал выражать крайнее неудовольствие на то, что ему приходится краснеть за наше Министерство иностранных дел.

Все делегации десяти государств, которым предстояло подписать Конвенцию, уже съехались, и я с ними познакомился, обменявшись визитами. Это было нетрудно, так как они остановились в той же гостинице, в которой жил и я. Очень симпатичный и интересный человек был представитель Франции сенатор Жорж, старик лет под семьдесят, но очень веселый и бодрый. Делегаты собирались обыкновенно за завтраком в каком-нибудь ресторане, где, так как погода позволяла, несмотря на конец сентября, завтракали на открытом воздухе.

Сенатор Жорж нам сообщил, что он на следующий день намерен отправиться в Федеральный дворец, чтобы сделать визит президенту, и что он туда отправится в 8 часов утра, когда наверное президента еще не будет, а потому весь его визит ограничится оставлением карточки. "Если желаете, - сказал он нам, - я могу и ваши карточки забросить, но только не дешевле, как за два франка за карточку", - добавил он в шутку.

Мы все охотно на эти условия согласились и передали ему карточки. На следующий день сенатор Жорж возвратил нам карточки и сказал, что, к сожалению, он был лишен возможности заработать по два франка с каждого из нас потому, что свою карточку он должен был передать в собственные руки президента. При этом он нам рассказал, что, явившись в Федеральный дворец ровно в 8 часов утра, он в вестибюле дворца не нашел швейцара, да и вообще там никого не было. Тогда он поднялся во второй этаж, где на площадке встретил самого президента, который спросил его, что он так рано делает во дворце. Узнав от сенатора Жоржа, что тот разыскивает швейцара, чтобы ему передать карточку, г. Рюшонэ сказал: "Дайте мне вашу карточку; когда швейцар придет, я ее ему передам, а он потом мне ее подаст в мой кабинет". "Вы понимаете, господа, - добавил сенатор Жорж, - что при таких условиях я не мог оставить ваших карточек". Вот какие простые отношения существовали между главою государства и швейцаром Федерального дворца.

В день подписания конвенции мы к 12 часам явились во дворец, причем, несмотря на торжественную обстановку, при которой должен был совершиться этот акт, форма одежды была сюртук. Если не ошибаюсь, обычай до шести часов вечера надевать фрак практиковался только в России, да и то, слава Богу, после событий 1905 года и у нас этот бессмысленный обычай был отменен. А то до этого времени, если приходилось быть у какого-нибудь министра в приемный день по делу, - не угодно нарядиться с утра во фрак и белый галстук! Помню, как генерал Анненков всегда возмущался этому обычаю и говорил, что во всех цивилизованных странах до шести часов вечера во фраки наряжаются только лакеи.

стр. 68

Посреди зала, в котором собрались делегаты государств для подписания конвенции, стоял большой стол, на котором были разложены великолепно изданные экземпляры "Convention Internationale sur le transport de marchandises par chemin de fer" [Международной конвенции о грузовых железнодорожных перевозках], с картами и всякими приложениями. Председательствовавший на конференции министр путей сообщения Федерального союза вице-президент Федерации Вельти пригласил нас подойти к столу и, не садясь, обратился к делегатам с вопросом, в каком порядке нам угодно будет разместиться за столом, причем с своей стороны предложил распределить делегатов в алфавитном порядке представляемых ими государств, на что последовало с нашей стороны согласие. Тогда на первом месте сел представитель Германии Отто фон Бюлов, рядом с ним представитель Австро-Венгрии Сейллер и т.д., причем моим соседом оказался представитель Венгрии. Тут я только узнал, что Венгрия на такие конференции посылает своих самостоятельных представителей.

Когда мы все уселись, вице-президент Вельти обратился к нам с кратким приветствием на французском языке, но с сильным немецким акцентом, так как он был родом из одного из немецких кантонов Швейцарии. Засим делегат Германии встал и, развернув лист большого формата с висящею на шелковом шнуре печатью, показал этот лист, не выпуская его из рук, сначала председательствующему, а потом и всем нам, после чего г. Вельти заявил, что полномочия представителя Германии в полном порядке. Свои полномочия О. Бюлов сложил и положил в портфель. Такую же процедуру выполнили представители всех других государств, которые поочередно подходили к председательствующему и показывали ему полномочия. Когда очередь дошла до России, то г. Вельти заявил, что полномочья русских делегатов еще не получены, но что они ожидаются на днях, а потому он просит гг. делегатов других государств, не признают ли они возможным уполномочить президента Федерального совета г. Рюшонэ по получению полномочий удостовериться в том, что они в должном порядке. Вся конференция единогласно изъявила на то согласие. Нам, представителям России, было невыразимо совестно, что даже такую несложную формальность, как снабжение делегатов должными полномочиями для подписания конвенции, о которой более десяти лет велась дипломатическая переписка, не могло вовремя исполнить наше Министерство иностранных дел. Вина в этом, конечно, не могла пасть ни на Министерство путей сообщения, ни на меня, так как казалось бы, что Министерство иностранных дел должно было знать, какие документы наш посланник в Берне должен представить конференции для того, чтобы иметь право подписать конвенцию. Это было ни что иное, как проявление обычной русской халатности, вынесенное на международную конференцию на посмешище всех ее участников.

Каждый из делегатов подписал два текста: французский и немецкий, причем пришлось подписать столько экземпляров, сколько было представлено на конференции государств. Подписи представителей были расположены в таком порядке: на первом месте должны были подписаться делегаты того государства, для которого предназначался данный экземпляр. Так, например, на нашем экземпляре первыми подписали наш посланник Гамбургер и я, а дальше подписи были расположены в алфавитном порядке участвовавших государств. Помню, что представитель Франции сенатор Жорж еще до дня, назначенного для подписания конвенции, несколько раз в разговоре с нами выражал свое неудовольствие на то, что швейцарское правительство изъявило согласие подчиниться требованию германского правительства, чтобы было непременно подписано два текста: французский и немецкий. Он указывал, что если требованье Германии было удовлетворено, то почему Россия и другие государства не могли потребовать подписи конвенции на их языках, и тогда вышел бы дипломатический документ, достойный смешения языков у Вавилонской башни. Нельзя не согласиться, что он был безусловно прав.

В день подписанья конвенции в нашей же гостинице, в большой столовой, где обыкновенно обедали живущие в ней, швейцарское правительство

стр. 69

дало в честь делегатов парадный обед. Не скажу, чтобы обед был особенно роскошный - несколько улучшенный ежедневный обед гостиницы, но тем не менее вполне приличный, с хорошими винами и великолепными фруктами. В роли хозяина был президент г. Рюшонэ, по профессии адвокат. Он нас встречал у входа в столовую во фраке и белых лайковых перчатках, которые, очевидно, были слишком велики, причем обе они были расстегнуты. Вспомнил я уроки приличия, которые в детстве получил от чопорной англичанки-гувернантки, настаивавшей непременно на том, чтобы я тщательно застегивал перчатки, говоря, что расстегнутые перчатки - верх неприличья (shocking).

Первую речь за обедом произнес на французском языке г. Рюшонэ, причем он оказался прекрасным и остроумным оратором. Указав на величайшее значение только что подписанной конвенции, он сказал, что все ее постановления настолько ясны и просты, что всякий лавочник с ближайшего угла будет в состоянии, не обращаясь к вреднейшему сословию, каким он считал адвокатов, разобраться в своих правовых отношениях к железным дорогам. Перед этим он сделал краткий исторический обзор жизни народов и сказал, что жили они более или менее согласно до тех пор, пока не появились юристы, которые сумели необыкновенно осложнить все правовые отношения. Юмор этой речи заключался в том, что сам г. Рюшонэ, как я уже сказал, был известный юрист и адвокат.

Ответил президенту старейший из участников конференции - сенатор Жорж. Такого блестящего оратора, каким оказался представитель Франции, мне никогда не случалось слышать. Даже приезжавшие в последнее время в Петербург гг. Тома, Вивьяни и другие, насколько припоминаю впечатление, сделанное на меня речью сенатора Жоржа, ему значительно уступают. Воодушевление, с которым семидесятилетний патриот говорил о границах, h'erissos de baionettes et de canons [ощетинившихся штыками и пушками], и о том, что есть надежда, что новая конвенция будет способствовать проникновению через эти границы идей справедливости, и указывал, что раны, нанесенные его дорогому отечеству - прекрасной Франции - в 1871 г. все же причиняли ему невыносимые страдания. Речь его произвела впечатление не только на меня, но и на всех других присутствовавших на обеде.

После сенатора Жоржа произнес на немецком языке речь вице-президент Вельти. Это было неожиданностью для представителя Франции, так как на таких международных дипломатических обедах принято говорить только на французском языке. Я сидел против сенатора Жоржа и видел, что он нервно дергал свою бороду и выказывал явные признаки большого неудовольствия. Положение еще больше осложнилось, когда по окончании речи Вельти поднялся состоявший при мне в качестве эксперта Л. И. Перль и заговорил тоже по-немецки. Оказалось, что г. Рюшонэ согласился на просьбу Л. И. Перля дать ему слово во время обеда, на котором порядок речей был заблаговременно установлен, потому что он был чуть ли не единственный из присутствовавших участников конференции, который работал с 1878 г. над разработкою конвенции.

Как только кончился обед, быстрыми шагами подошел ко мне сенатор Жорж и в повышенном тоне стал выражать свое удивление и негодование на то, что я допустил Л. И. Перля говорить по-немецки, когда всем хорошо известно, что дипломатический язык есть французский язык. В этом отступлении от общепринятых обычаев он видел чуть ли не оскорбление представляемому им государству. Признаться, я никак не ожидал, что попаду в такую историю, так как первый раз в жизни участвовал на международном торжестве и с установленными на нем обычаями совершенно не был знаком. Я старался насколько мог успокоить сенатора Жоржа и главным образом выставлял в виде смягчающего обстоятельства, что Л. И. Перль позволил себе говорить по- немецки потому, что ранее его на том же языке говорил официальный представитель Швейцарии, г. Вельти. Кроме того, я просил его принять во внимание, что г. Перль довольно плохо говорил по-французски и что произносить речь в таком большом и высоком собрании ему было легче на

стр. 70

том языке, которым он лучше всего владел. Но мои доводы мало успокоили расходившегося представителя Франции. Мне казалось, что свое неудовольствие сенатор Жорж должен был высказать не мне, а нашему посланнику Гамбургеру, который, в сущности, на данном обеде являлся старшим представителем России. Но, видимо, сенатор Жорж придерживался официального указания, что Л. И. Перль числился экспертом при делегате русского правительства, то есть при мне.

На следующий день после подписания конвенции для делегатов была устроена правительством экскурсия на Пилат, на вершину которого за несколько недель перед тем была открыта зубчатая железная дорога. Для нас был назначен экстренный поезд, состоявший из двух вагонов и паровоза. Предоставленные нам парадные вагоны-салоны были плохенькие двухосные, крайне трясучие вагоны, из которых один имел открытую площадку, куда для лучшего обозрения местности мы уселись. При малейшем ускорении движения поезда получалась такая качка, что нужно было за что-нибудь держаться, чтобы не свалиться с сидения. Пришлось часа три ехать до Люцерна, где мы уселись на пароход, доставивший нас к подножью Пилата.

Маленькая интересная подробность: за проезд на пароходе и за поднятие по зубчатой железной дороге мы, делегаты и сопровождавшие нас министр путей сообщения Федерации и министр иностранных дел, должны были заплатить за билеты на равных с другими пассажирами. На вершине Пилата был нам сервирован в ресторане довольно скромный обед, но за него заплатило швейцарское правительство.

Нам повезло, потому что день выдался безоблачный и вид с вершины Пилата был великолепен. На многие десятки верст во все стороны была видна местность, лежащая у подножья гор на большой глубине. Города и большие деревни казались шахматными досками, разбросанными среди полей. Вдали видна была цепь Альпийских гор с Монбланом, Юнгфрау и другими вершинами. Сенатор Жорж все время острил и поддерживал веселое настроение всего общества, в котором, кроме нескольких делегатов и швейцарских министров, или, вернее, членов Федерального совета, были их жены.

По внешнему виду, да и по разговорам, это было нечто вроде немок-экономок, которых в доброе старое время можно было видеть во многих состоятельных русских семьях. Вообще должен сказать, что нигде в мире я не видел столь некрасивых и неэлегантных женщин, как в Берне. Впрочем, и у нас в России есть городок на Волге, Саратов, который в этом отношении может поспорить с Берном. Это, быть может, объясняется тем, что как в самом Саратове, так и в уезде имеются немецкие колонии, представительницы прекрасного пола которых далеко не прекрасны.

Сенатор Жорж никак не мог забыть инцидента с немецкою речью Л. И. Перля, который с нами не поехал, и часто о нем вспоминал. Между прочим сенатор Жорж хотел от меня узнать, много ли у нас в России было статских советников, то есть носителей того же чина, в каком был тогда Л. И. Перль. На мой уклончивый ответ, так как я не хотел умалить значения состоящего при русском делегате эксперта, пользовавшегося притом большою популярностью среди железнодорожных деятелей всей Европы, он настаивал на получении определенного ответа. При этом он спросил, что их у нас, десятки или сотни, и успокоился лишь тогда, когда я сказал, что точно не знаю, но что во всяком случае их больше, чем десятки. Думаю, что доставил бы ему большое удовольствие, если бы сказал правду, то есть что статских советников в России не сотни, а многие тысячи.

На вершине Пилата, как и во всех таких местах, имеются книги для записывания в них посетителей. Пошли и мы записываться. Тогда я вспомнил очень талантливую и веселую пьесу, которую давали в то время на Михайловской сцене в Петербурге, причем разыгранную такими актерами, как Пемена, Дьюдонэ, Анорье и другими выдающимися артистами французской труппы, Le voyage de Mr. Peruchon. Оказалось, что сенатор Жорж не видел этой пьесы в Париже, так как, по его словам, он настолько был всегда занят,

стр. 71

что театров не посещал. Я ему рассказал суть этой комедии, которая заключается в том, что богатый рантье, бывший каретник, Mr. Peruchon с женою и дочерью предпринял восхождение на Монблан. Их сопровождали два молодых человека - оба влюбленные в дочь Перюшона. Так как добродетельная девица желала отдать свою руку только тому из претендентов, которого одобрит папаша, а тот никак не мог решить вопроса, кто из них предпочтительнее, то ни тот ни другой не мог получить его согласия. Во время восхождения Перюшон в каком-то опасном месте поскользнулся и чуть было не полетел в пропасть, но находившийся около него один из претендентов с опасностью для собственной жизни его подхватил и спас от неминуемой гибели. Тогда другой претендент, чтобы поправить свои несомненно пошатнувшиеся шансы, сделал вид, что летит в пропасть, причем дал возможность папа Перюшону его спасти. Восторгам Перюшона не было предела, и после этого он всем стал рассказывать, как ему удалось спасти юную жизнь с явною опасностью самому погибнуть. Наконец вся компания совершила удачное восхождение и папа Перюшон счел необходимым занести в книгу свое имя, причем приписал: Que l'homme est petit, vu de la Mere des glaces [Маленький человек, повидавший море льда (двойная ошибка в написании: фр. mer/mere - море/мать. - Ред.)]. Пробыв некоторое время в гостинице, он опять заглянул в книгу, куда занес свое имя, и увидел, что после него расписался какой-то полковник, который тоже сделал приписку против записи Перюшона - следующего содержания: La mer de glace, n'ayant pas d'enfants - s'ecris sans "e" [Mope льда - не имеет детей, оно пишется без "е"]. Эта надпись страшно рассердила Перюшона, и он против имени полковника написал: Le colonel un tel est un butor! [Такой полковник хам!] По возвращении в Париж спаситель Перюшона, желая еще больше усилить свои шансы, заказывает художнику картину, на которой изображена вся сцена спасения Перюшоном молодого человека, причем художнику были даны указания написать: "Un petit Mon-Blanc, et un grand Peruchon" [не велик Монблан, велик Перюшон]. Все планы этого претендента разбиваются оскорбленным Перюшоном полковником, который вызвал его за надпись в книге на дуэль. От этой дуэли избавляет Перюшона другой претендент на руку молодой девушки - и добродетель торжествует.

Содержание пьесы очень понравилось сенатору Жоржу, который усиленно в книге для записей стал искать фамилию Перля. Найдя ее, он передал мне перо и сказал: "Tenez Mr. Isnard, ecrivez: on trouve des perles que dans les huitres" [Ну-ка, г-н Изнар, напишите: жемчужины (perles) попадаются и в устрицах, или: встречаются перлы и среди остолопов]. Известно, что есть очень распространенная французская пословица: "bele comme une huitre" [тупой как устрица]. Эта шутка долго веселила всю нашу компанию, отлично знавшую Л. И. Перля со всеми его достоинствами и слабостями. Называли его во Франции не иначе как mr. de Perl, а в Германии - Herr Staatsrat.

Это был обязательный человек, имевший много друзей, что не мешало им иногда зло подшучивать над Л. И. Перлем. Он был очень осведомлен во всем том, что делается на железнодорожной сети соседних с нами государств, и оказывал неоднократно весьма полезные услуги нашему военному ведомству в качестве непременного члена всех комиссий по разработке мобилизационных планов. Всех германских и австровенгерских посланников в Петербурге Л. И. Перл иначе не называл, как "мои друзья такие-то". Сильно опасаюсь, что эти друзья с своей стороны выпытывали у друга все, что им нужно было для осведомления своих правительств в вопросах наших железнодорожных перевозок. Отсюда большое число иностранных орденов, украшавших фрак Людвига Ивановича.

Воспользовавшись своими обширными знакомствами, он попал в члены Сельскохозяйственного клуба и был постоянным партнером члена Государственного совета В. В. Верховского и известного историка и писателя С. С. Татищева. Эти друзья-партнеры больше всего изощряли свое остроумие за счет Людвига Ивановича. В этом отношении С. С. Татищев играл первую

стр. 72

роль. Так, например, всем членам клуба была известна следующая сочиненная им шарада. Вопрос: Какая разница между генералом Лорис-Меликовым и генералом Перлем. Ответ: Генерал Лорис-Меликов - герой Карсский, а генерал Перль - герой слипинг-карский (англ.: sleeping car - спальный вагон. - Ред.).

После поездки на вершину горы Пилат я оставался в Берне сутки уже в полном одиночестве, так как все мои знакомые делегаты разъехались. Удивительно скучный и безжизненный город Берн, хотя окружающие его горы очень живописны. Вспоминаю замечанье сенатора Жоржа, который в прекрасный солнечный день, глядя на отлично вырисовывавшуюся на горизонте вершину Юнгфрау, сказал: "Vous alles voir, qu'n de ces beaux matin on va flanquer un funiculaire dans le ventre de la Jung Frau!" [Вот увидите, в одно прекрасное утро по животику Юнг Фрау запустят фуникулер!] Пророчество его очень скоро сбылось, так как такая дорога теперь уже давно там построена.

От нечего делать зашел я в рекомендованный мне часовой магазин. Выбрав часы, за которые с меня взял часовщик 50 франков, я его спросил, будут ли они хорошо идти. "У меня все часы хорошего качества", - ответил он на мой вопрос, причем, узнав, что я один из делегатов состоявшейся международной конференции, прибавил: "Ведь вы знакомы с нашим президентом, спросите его про мои часы, и он вам удостоверит, что они очень хорошего качества". Привожу этот маленький эпизод, чтобы отметить, насколько просты отношения добрых швейцарских граждан к главе правительства. Впрочем, этот глава избирается только на один год, после чего он опять превращается в простого смертного.

С большим удовольствием сел я в поезд прямого сообщения на Париж, куда благополучно прибыл на следующий день рано утром.

Остановился я в Париже в Hotel de Bade на Итальянском бульваре, где получил, правда, в шестом этаже, вполне приличный номер за шесть франков. Что меня поразило - это деревянная лестница, ведущая во все этажи гостиницы. В пожарном отношении не были соблюдены самые элементарные требования безопасности.

Осмотрев свой номер, я успокоился только тем, что в случае пожара я мог выйти на железный балкон, который был устроен вдоль всего этажа, и по этому балкону перебраться на крышу соседнего дома.

В Париж я приехал, чтобы принять участие в международной конференции, собранной для ликвидации различных недоразумений, возникших по перевозкам прямого международного сообщения. Только что подписанная в Берне конвенция после введения ее в действие должна была значительно упростить, а быть может, даже совершенно устранить необходимость созыва таких конференций, на которые, впрочем, с большим удовольствием съезжались в разные города Европы представители железных дорог. Съезды эти имели оттенок увеселительных поездок, во время которых часто устраивались экскурсии и обязательно давались, в особенности в Париже, прекрасные официальные обеды. И на этот раз управление Северных дорог, большинство акций которых принадлежало Ротшильду, дало в нашу честь в Grand Hotel великолепный банкет, на котором подавались вина из собственных погребов Ротшильда. На этом банкете были приглашены высшие чины Министерства публичных работ и представители французских железнодорожных обществ и правительственной сети. Моим соседом за обедом оказался один из самых известных в то время железнодорожных деятелей, инженер по образованию. Мы вели очень оживленный разговор, во время которого мой собеседник выражал удивление, что я, русский, так чисто говорю по-французски. На это я ему ответил, что тут нет ничего удивительного, так как с детства дома мы всегда говорили по-французски с отцом и матерью - французами, а во-вторых, что в России в известном кругу французский язык очень распространен, и что до воцарения Государя Александра III было принято во многих гостиных Петербурга говорить почти исключительно по-французски, и что только за последнее время русский язык стал вытеснять оттуда фран-

стр. 73

цузский. На это я получил совершенно неожиданное замечание моего соседа, что это вполне понятно, так как русский язык за последнее время, вероятно, значительно усовершенствовался. Я невольно подумал о двух моих учителях в гимназии, учителе немецкого языка - Коппе и русской словесности - Колосове, которые нам преподавали элементарные понятия о языковедении. Что бы они поставили на экзамене при переходе из четвертого класса в пятый ученику, который стал бы утверждать, что какой-нибудь язык - хотя бы папуасский - способен усовершенствоваться в течение нескольких лет! Это лишь показывало, что сидевший рядом со мною известный инженер и администратор получил весьма слабое общее образование.

После десятидневного пребывания в Париже, во время которого осматривал музеи и картинные галереи, а по вечерам посещал театры, одним словом, вел обычную жизнь посетителей столицы мира, какою по справедливости считался Париж, Л. И. Перль и я выехали из Парижа в Берлин. Нам, как делегатам России, в виде любезности был предоставлен особый вагон-салон до Кельна, особенностью которого было то, что он якобы отапливался. Надо отдать справедливость французскому подвижному составу того времени: он был, в смысле комфорта, ниже всякой критики, даже по сравнению с нашим, представлявшим уже тогда очень большие преимущества перед заграничными пассажирскими вагонами. Погода была холодная, и я предвкушал удовольствие ехать в теплом вагоне и хорошо выспаться во время пути. Но, приехав на Gar du Nord [Северный вокзал] и узнав, где стоит наш поезд, я никак не мог отыскать "le wagon a colonel" [полковничий вагон], о котором нам говорил председатель правления Северных дорог во время нашего прощального визита.

Оказалось, что знаменитый вагон-салон ничем по наружному виду не отличается от обыкновенного вагона I класса, причем колонны, действительно, в нем имелись по углам отделений. Они были очень красивы, медные и тянулись от пола до крыши вагона. Их назначение - греть вагон - достигалось очень слабо, так как источником тепла были общеупотребительные на иностранных дорогах грелки, которые помещались у пола вагона. По теории, воздух, нагретый грелками, должен был согреть колонны, а тепло от них - согревать отделение. Но, увы, во все время нашего путешествия до Кельна в вагонах стоял собачий холод, и ночью, несмотря на толстое, осеннее пальто и основательный плед, которым я прикрылся, спать было от холода невозможно. Приходом в Кельн поезд опоздал на целый час - tout comme chez nous [совсем как у нас], причем оказалось, что такое опоздание было тогда обычное явление для скорого прямого поезда из Парижа в Берлин.

Не могу сказать, чтобы столица Германии мне особенно понравилась. Напротив, я испытывал какое-то чувство гнета и стеснения, прогуливаясь по главным улицам города. Одним я остался, впрочем, очень доволен - это тем, что номер, в котором я поселился в гостинице, имел настоящую голландскую печь, к нашему приезду хорошо вытопленную, так как об этом специально телеграфировал из Парижа Л. И. Перль.

Вынесенные из заграничной поездки впечатления, в особенности мои долгие беседы с сенатором Жоржем и другими представителями политических и промышленных кругов Парижа, меня убедили, что вопрос о заключении прочного союза с Франциею уже давно назрел. Следовало только найти удобный случай к началу о том переговоров. И действительно, этот союз скоро был заключен, но, к несчастью, будем надеяться, только временно, расторгнут теперь людьми, которые на основании захватного права и насилия считают себя представителями русского народа, но в действительности никакого на то права не имеющие.

Из вопросов чисто железнодорожных я, в числе других, выяснил, что ни в одном государстве Европы в то время заведованье тарифами не находилось не в том ведомстве, в котором сосредоточено управление железнодорожною сетью. Некоторые из представителей железнодорожного дела никак не могли понять произведенной у нас реформы и говорили, что их правительство ни-

стр. 74

когда не решилось бы устроить такую путаницу. Впрочем, нам не привыкать выкидывать в области государственного строительства такие штуки, до которых в Западной Европе не додумались и, вероятно, никогда не додумаются.

Глава XXVII

Необыкновенная торопливость в делах А. Я. Гюббенета. - Возбуждение вопроса о пересмотре тарифов на хлебные грузы. - Переполох в Министерстве финансов. - И. А. Вышнеградский и С. Ю. Витте, "казаки вольные на поприще чиновном". - Особое Высочайшее повеление о необходимости держать в строжайшей тайне возбужденный А. Я. Гюббенетом вопрос о понижении хлебных тарифов. - Всеподданнейшая записка министра финансов о воспособлении сельскохозяйственной промышленности через посредство железных дорог. - Высочайше учрежденное совещание четырех министров под председательством Д. М. Сольского для рассмотрения этой записки. - Содержавшаяся в секретной записке неуместная и неосновательная критика министром финансов деятельности Министерства путей сообщения. - Ответная записка министра путей сообщения - тоже "весьма секретная". - Судьба обеих записок. - С. Ю. Витте - инициатор неудавшегося Дворянского выигрышного займа. - Мнение С. Ю. Витте об этом займе - до его выпуска и после его неудачи.

По возвращении в Петербург я, как полагается, отправился на прием к министру и отрапортовал, что имею честь явиться по случаю возвращения из командировки, на что А. Я. Гюббенет с улыбкой заметил: и маленького отпуска. Оказалось, что, прочитав в газетах о подписании в Берне конвенции уже 2 октября, министр стал через несколько дней справляться о том, вернулся ли я из Берна и почему меня еще нет. На мой ответ, что после подписанья в Берне конвенции я был на международной конференции в Париже, А. Я. Гюббенет заявил, что он об этом не знал и что во всяком случае рад моему возвращению, так как необходимо, чтобы работа в Отделе условий перевозок пошла с полным напряжением ввиду накопившихся в министерстве спешных вопросов, подлежащих выяснению в Совете по железнодорожным делам. Так как перед представлением министру я побывал у себя в Отделе, то отлично знал, что никаких особенно спешных вопросов за время моего отсутствия не накопилось и что нетерпение министра было проявлением его обычной суетливости. У Адольфа Яковлевича обыкновенно все дела считались спешными, а потому он торопил своих ближайших сотрудников, впрочем, относившихся довольно спокойно к его требованьям немедленно решать все направленные министром в отделы дела, что, конечно, было невозможно. На этой почве разыгрывались часто комические инциденты, об одном из которых расскажу.

В то время Временное управление казенных железных дорог помещалось на Невском, в доме N 88. Правителем канцелярии управления был некий С, которым А. Я. Гюббенет уже давно был недоволен. В один из вторников, перед заседанием Комитета министров, около 12 часов дня, министр позвал помощника секретаря, дежурившего в телефонной комнате, рядом с кабинетом министра, и приказал немедленно вызвать к телефону С. и узнать, почему еще не доставлена необходимая справка, которую министр должен взять с собою для предстоящего заседания Комитета. Чиновник направился к телефону, вызвал С. и передал ему приказанье министра; в это время из рук говорившего по телефону чиновника Адольф Яковлевич выхватил трубку и стал сам слушать ответ С. Вдруг министр изменился в лице и стал кричать: "Как вы смеете так говорить, с вами говорит министр!", после чего Адольф Яковлевич швырнул трубку, не повесив на место. Чрез некоторое время, после отъезда министра в Комитет, приехал С. и стал допытываться у дежурного чиновника, каким образом могло произойти, что сначала с ним говорил он, а потом у телефона оказался министр. Чиновник ему объяснил, как это случилось, и в свою очередь спросил С, чем он так рассердил министра. На это С. ответил, что, не подозревая, с кем говорит, сказал: убирайтесь

стр. 75

к черту с вашим министром, все зря суетится, справка давно отослана, только без всякой надобности отрываете от дела. Этот случай с С. был последней каплей, переполнившей чашу, - и он скоро был принужден уйти из Временного управления казенных железных дорог.

Наконец, только на второй год существования тарифных учреждений мне удалось исполнить пожеланья, неоднократно высказанные А. Я. Гюббенетом, - найти предмет спора между Министерством путей сообщения и Министерством финансов по тарифному вопросу. Со всех сторон от производителей хлеба получались жалобы на чрезмерно низкие цены на все хлеба, делавшие веденье хозяйства, вследствие его убыточности, невозможным. Одною из причин - к тому же самой важной - [являлась] небывалая твердость курса русских денег, так как за сто рублей давали до 320 франков, или, другими словами, франк равнялся 31 с половиною копейке.

Мне казалось, что было бы справедливо найти способы прийти на помощь земледелию и путем пересмотра хлебных тарифов несколько понизить издержки по перевозке и тем поднять цены на местах производства. Об этих моих предположениях я неоднократно говорил СЮ. Витте, но он и слышать ничего не хотел. Тогда я доложил об этом вопросе А. Я. Гюббенету, который приказал мне, как всегда, немедленно написать письмо И. А. Вышнеградскому, причем сказал, что желал бы получить от меня хотя бы проект письма в тот же день. Было уже... [далее в рукописи отсутствует одна страница]

...чтобы все это дело держалось в строжайшей тайне. Вижу здесь руку моего друга - Сергея Юльевича, как он в шутку назвал директора Департамента железнодорожных дел.

Способ, употребленный в данном случае министром финансов, был обычный прием, введенный специально И. А. Вышнеградским для того, чтобы прикрыться именем Монарха тогда, когда это ему было нужно. Здесь защищалось не дело, а личные шкурные интересы. В те годы часто бывало, что важные законодательные вопросы вносились в Государственный совет уже после предварительных Всеподданнейших докладов Государю, и в заседаниях Государственного совета И. А. Вышнеградский, а впоследствии, когда СЮ. Витте сам занял министерский пост, заявлялось министром, что он имел счастье доложить о рассматриваемом вопросе Его Величеству и что Государь в принципе соизволил на такую-то меру или такой-то закон. При этих условиях Государственному совету ничего другого не оставалось, как одобрить представление, внеся в него для проформы какие-нибудь пустые редакционные изменения. Такой способ действия крайне возмущал заседавших в Государственном совете сановников и умалял высокое значение этого законодательного учреждения, не испытывавшего ничего подобного со времени своего учреждения.

По рукам ходили стихи, которые приписывали Мятлеву, - подражание пушкинскому Борису Годунову, начинавшиеся так:

Еще одна, последняя конверсия,
И состояние упрочено мое...

Здесь намекалось на предпринятые И. А. Вышнеградским в большом размере конверсии. Само собою разумеется, вместо кельи в Чудовом монастыре сцена происходила в кабинете министра финансов.

Вдруг входит Ашинов (известный авантюрист, вернувшийся тогда из Абиссинии) и, обращаясь к министру финансов и директору Департамента железнодорожных дел, говорит

Здорово, брат Иван, и ты, Сергей,
Казаки вольные на поприще чиновном!

И действительно, нужно отдать справедливость как И. А. Вышнеградскому, так и С/ Ю. Витте - они в государственных делах часто действовали, как вольные казаки, ни перед чем не останавливаясь, лишь бы достигнуть намеченной цели. Когда было нужно, пускалось все в ход - сплетни, интрига и печать. Для того, чтобы расположить к себе влиятельные органы печати, на службу, в качестве чиновников особых поручений, приглашались сотруд-

стр. 76

ники, писавшие статьи, вдохновляемые министром или его ближайшими сотрудниками. При Департаменте железных дорог был некий З., умерший, впрочем, давно, который писал, если так можно выразиться, провокационные статьи, подписанные двумя буквами, на которые сам возражал в следующих номерах той же газеты или в другом органе печати. Пришлось и А. Я. Гюббенету тоже пригласить на службу, в качестве причисленных к министерству, сотрудников газет, причем один из них числился при Отделе условий перевозок.

Впрочем, этот причисленный был весьма полезен, так как прекрасно писал журналы многолюдных совещаний, очень часто тогда созывавшихся по различным вопросам.

Прошло около трех месяцев после воспоследованья Высочайшего повеленья, о котором я только что рассказал, и 19 февраля 1891 г. министр финансов препроводил к министру путей сообщения записку на 173 страницах большого формата, кроме приложений, озаглавленную: "Соображения Министерства финансов о воспособлении сельскохозяйственной промышленности через посредство железных дорог". Всюду имелась крупная надпись: " Весьма секретно ". Записка эта, повторяя намеченные уже в записке министра путей сообщения меры, содержала в себе предположения и об иных мерах, каковы: меры к предотвращенью хлебных залежей, к предохранению грузов от порчи на станциях отправления, к уменьшению убытков от потерь хлеба при перевозках, к устройству ссудной и складочной операций, к уменьшению расходов по эксплуатации железных дорог путем отмены постановления Министерства путей сообщения и к более дешевой постройке железных дорог. В заключение делался вывод о возможности достигнуть путем осуществления вышеуказанных мероприятий сбережений в 30 млн. рублей в год.

Чтобы только ознакомиться с содержанием этой обширной записки, пришлось потратить несколько дней. Несомненно, нужно было отвечать на целую массу самых разнообразных неправильных указаний на недочеты в деятельности министерства, при изложении которых, кроме весьма сгущенных красок, были умышленно приведены всякие неосновательные и неверные данные. Одним словом, эта записка была написана в таком духе, что при беглом чтении у читателя оставалось впечатленье, что все беды, обрушившиеся на сельское хозяйство в последние годы, должны быть приписаны Министерству путей сообщения.

По соглашению с директором Департамента железных дорог В. М. Верховским, директором Канцелярии министра И. О. Михневичем, вице-председателем Управления казенных железных дорог Владимиром Николаевичем Печковским и мною, было решено доложить министру о необходимости поручить особой комиссии из перечисленных лиц составить подробное заключение министра путей сообщения по записке министра финансов о воспособлении сельскохозяйственной промышленности чрез посредство железных дорог. Министр одобрил наши предложения, и мы собрались на заседанье для выработки плана предстоящих нам работ.

Дело очень затруднялось Высочайшим повелением о безусловной секретности всего делопроизводства по такой массе вопросов, которые обнимали весь круг деятельности министерства. Так как писать коллективно было невозможно, то было решено поручить мне составлять записки по каждому отдельному вопросу, истребовав от соответствующих отделов министерства все необходимые данные, а засим, по мере накопления материала, созывать комиссию для окончательного редактирования записки.

Поручение было не из легких, так как, кроме заведованья Отделом, мне приходилось часто заседать в Тарифном комитете и участвовать в качестве представителя от Министерства путей сообщения в различных комиссиях и совещаниях, в том числе в Высочайше утвержденной комиссии В. К. Плеве по поводу падения цен на сельскохозяйственные произведения. Пришлось работать исключительно дома - ежедневно от 8 часов вечера до 12 часов ночи, и могу засвидетельствовать, что за все время моей долголетней работы

стр. 77

на различных поприщах никогда мне не приходилось так потрудиться, как во время составления записки, на что потребовалось около трех месяцев самой напряженной работы.

По странной случайности, замечанья министра путей сообщения были изложены как раз на таком же количестве страниц (173), как и Соображения Министерства финансов о воспособлении сельскохозяйственной промышленности через посредство железных дорог, но с тою только разницею, что в нашей записке было гораздо больше приложений в виде таблиц и различных графиков. Не могу здесь не вспомнить с благодарностью о той помощи, которую мне оказал в разработке подробностей, относящихся к хлебным тарифам, служивший тогда в Тарифном отделе Временного управления казенных железных дорог, поныне здравствующий Сергей Александрович Щепотьев.

Первая часть записки И. А. Вышнеградского между прочим заключала в себе, наряду с изложением заслуг Министерства финансов по тарифной части, порицания деятельности К. Н. Посьета по этой отрасли железнодорожного управления, а также резкое осуждение деятельности ведомства путей сообщения вообще. С этой стороны "Соображения" выходили за пределы задачи, возложенной на министра финансов Высочайшим повелением.

В составленном нами заключении на "Соображения" министра финансов указывалось, что, не останавливаясь на том, насколько допустима оценка одного министерства другим, Министерство путей сообщения полагало достаточным изложить простые справочные данные в опроверженье приведенных Министерством финансов обвинений. Далее излагалось следующее:

"Каждое министерство ответственно в пределах возложенных на него законом обязанностей и действует на основании совокупных данных и опытных указаний, которые не могут быть вполне доступны посторонним лицам и ведомствам, не несущим в чужом деле прямой ответственности и имеющим возможность основывать свои суждения лишь на случайно доходящих до них отрывочных сведениях о частностях дела.

Непригодно советовать Военному министерству строить крепости, а Морскому министерству - военные суда по соображениям чинов Министерства финансов; министру государственных имуществ - допускать дешевое, но опасное освещение шахт; Министерству путей сообщения - допускать переутомление служащих, оставление переездов неохраняемыми, отсутствие запасов топлива, уменьшение веса рельсов по шаблону - без соображения условий движения на дороге и т.д. Нельзя ставить дешевизну эксплуатации железных дорог главным их назначением, так как они прежде всего должны выполнять первую свою задачу - правильное и безопасное движение. Министерство путей сообщения научено достаточно опытом наших и иностранных дорог, чтобы отнестись к своей задаче осмотрительно и с должным благоразумием, как подобает ответственному учреждению.

Между тем в обширной записке Министерства финансов, столь пространно касающейся железных дорог, нет ни малейшего намека на зависимость расходов эксплуатации от осуществления мер для достижения безопасности пассажиров и правильного движения грузов".

Далее цифрами и вполне фактическими данными, основанными на официальных документах, в нашей записке доказывалось "несоответствие действительному положению дела тех данных, которые легли в основание суждений и выводов "Соображений"" о возможности сокращения расходов эксплуатации. Равным образом доказывалось, что сбереженья нашей сельскохозяйственной промышленности, высчитанные Министерством финансов в размере 30 млн. рублей в год, представляются суммою, исчисленною совершенно произвольно. В заключение общей части нашей записки было изложено, "что министр путей сообщения остается при убеждении, что заявленная им министру финансов просьба о передаче вопроса о хлебных тарифах на обсуждение Совета по тарифным делам не может подлежать устранению без нарушения точного указания закона и безусловной пользы для существа дела такого обсуждения.

стр. 78

Представляя о вышеизложенном на благоусмотрение Высочайше учрежденного Совещания, министр путей сообщения находится вынужденным покорнейше просить г. председателя и гг. членов Совещания обратить особенное свое внимание на факт столь резкого и широкого вмешательства одного ведомства в область, составляющую предмет ведения другого ведомства. Хотя министр путей сообщения и мог бы рассчитывать на устранение этого незаконного вмешательства путем представлений в высшие государственные учреждения, но при данных обстоятельствах он не может не высказать своего глубокого убеждения в том, что самая возможность столь распространяющегося ненормального отношения Министерства финансов к правам Министерства путей сообщения является прямым последствием того раздвоения власти, заведующей железными дорогами, которое создано передачею в Министерство финансов тарифного на железных дорогах дела. В настоящее время для заведования железнодорожным делом существуют в двух ведомствах два департамента, с исполнительною по железнодорожной части властью, одинакового наименования, два совета, положения о коих во многом сходны, и железнодорожное дело получило двух хозяев. Предметы ведения обоих министерств так близко соприкасаются между собою, что достигнуть точного разграничения каждого из них, при всем добром желании Министерства путей сообщения, оказывается неосуществимым. Со стороны Министерства финансов все чаще и чаще проявляются стремления не ограничиваться строго тарифными делами, но заходить и в область хозяйственной, административной и даже технической деятельности Министерства путей сообщения. Очевидным и неизбежным последствием такого положения являются пререкания, служащие, в свою очередь, предметом вредной и объемистой переписки, отдаляющей осуществление распоряжения, вызвавшего таковую. Лучшим в этом отношении образчиком служат обширные записки по настоящему вопросу, поглотившие столь много дорогого для полезных дел времени. Но этим не исчерпывается главный вред: железные дороги, усматривая, что требования Министерства путей сообщения встречают затруднения в противодействии другого правительственного ведомства, не могут не видеть отсутствия твердости в требованиях правительства, а такое направление не может не отражаться самым существенным вредом на столь живом и сложном деле, как железнодорожное, особенно нуждающееся, при огромном личном составе, в руководстве твердою, авторитетною властью условий безопасности и правильности движения. Результаты почти трехлетнего действия Временного положения 8 марта 1887 г. по тарифной части, выделившего эту часть - в изъятие из всех существующих в других странах примеров - из Министерства путей сообщения, вызывают необходимость особого внимания при пересмотре в наступающем году этого закона, наглядно указывая, что обнаруживающееся несоответствие интересам государственным нынешнего раздвоения заведования железными дорогами может быть устранено лишь возвращением в Министерство путей сообщения этой органически составной его части".

Только что приведенная заключительная часть вступления в записку Министерства путей сообщения подвергалась, как и все вступление, редактированью А. Я. Гюббенетом, который требовал все более резкого и решительного тона, указывая на то, что надо поставить конец захватным стремлениям И. А. Вышнеградского и С. Ю. Витте. Он нас предупредил, что эта часть записки будет подписана только им, без скрепы даже директора Департамента, так как всю ответственность и злобу двух таких неразборчивых в средствах, как он выразился, деятелей, какими он считал министра финансов и директора Департамента железнодорожных дел, А. Я. Гюббенет полагал своим долгом принять на себя и не подвергать опасности своих сотрудников. Кроме того, он полагал, что в таком принципиальном споре между двумя министрами не совсем удобно участие подчиненных этим министрам лиц.

Вчитываясь в приведенную выше часть заключения, нельзя не видеть в каждой строке горечь накопившейся обиды и чуть ли не отчаянья человека,

стр. 79

который, будучи всею душою предан вверенному ему делу, должен почти всю свою энергию и время тратить не на полезную работу, а на бесконечные пререкания и споры. А. Я. Гюббенет, что бы ни говорили его недруги, был в высшей степени добросовестный человек и, не в пример своим противникам, думал больше о государственных делах, чем о своих личных. Придав всему этому делу такой оборот, он поставил на карту свой министерский портфель - и ставку проиграл.

В данном случае опять, как и в событии 17 октября 1888 г., для ведомства путей сообщения стихийные силы оказались против министерства. Как известно, в 1891 г. Россию постиг жестокий неурожай, и, как ни странно, этот неурожай помог врагам А. Я. Гюббенета его свалить.

Впрочем, еще неизвестно, удалось [ли] бы им добиться желанных результатов, если бы в начале января 1892 г. министра путей сообщения не постигла тяжкая болезнь, заражение крови, лишившая его возможности в течение двух месяцев иметь личный доклад у Государя. Но об этом я расскажу дальше.

Записка в мае была препровождена председателю Высочайше учрежденного совещания действительному статскому советнику А. А. Абазе, который, однако, не нашел возможным созвать совещание ввиду наступавших летних каникул. Тут, конечно, не обошлось без влияния на Александра Агеевича Абазу министра финансов и С. Ю. Витте, с которыми в то время председатель Совещания обсуждал вопрос о сахарной нормировке. Вообще должен заметить, что влияние С. Ю. Витте на своего министра с каждым днем возрастало, и ни одно из важных мероприятий Министерства финансов в то время без него не обходилось, причем мнение С. Ю. Витте, как по крайней мере уверяли ближайшие его сотрудники, имело решающее значение. Пресловутый торговый договор с Германиею 1892 года, отдавший нас в руки нашего злейшего врага, был разработан при самом деятельном участии Сергея Юльевича. Потерпевший неудачу третий с выигрышами Дворянский заем был выпущен по его инициативе. Об этом займе и условиях, при которых он был выпущен, припоминаю следующий эпизод.

Во время одного из заседаний Тарифного комитета в зал заседания вошел курьер и передал С. Ю. Витте конверт, на котором крупными буквами напечатано было: "От министра финансов". Прочитав записку, Сергей Юльевич нагнулся ко мне и вполголоса сообщил, что на следующий день выйдет Высочайшее повеление о выпуске третьего с выигрышами Дворянского займа и что когда он несколько месяцев тому назад предложил Ивану Алексеевичу выпустить такой заем, то тот ему сказал: "Вы с ума сошли, что предлагаете мне такую финансовую комбинацию". "А вот теперь, - прибавил он, - Государь утвердил доклад о выпуске займа". При этом С. Ю. Витте посоветовал мне подписаться на возможно большую сумму, так как на этом можно заработать. Я его поблагодарил за совет, но сказал, что, не имея свободных денег, воспользоваться советом не могу.

Прошло два-три месяца. Заем, как известно, успеха не имел, большая часть его осталась на руках Государственного банка, и биржевая цена была значительно ниже выпускной. Зашел как-то разговор о займе в присутствии Сергея Юльевича, который, вмешавшись в разговор, стал с жаром рассказывать, что он всегда был против выпуска такого займа, о чем он неоднократно говорил Ивану Алексеевичу, но что тот его не послушал и теперь должен расхлебывать эту неудачную финансовую меру. Хотя у С. Ю. Витте была хорошая память, но на этот раз она ему изменила, потому что, вероятно, он не стал бы при мне так осуждать заем, инициатором которого, по его же словам, был не кто иной, как он.

Злой рок преследовал министерство, как я уже сказал: неурожай и всякие затруднения, паническое понижение русского рубля на заграничных рынках, голод во многих губерниях, чрезмерное повышение цен на хлеб, образовавшиеся залежи на многих железных дорогах. Одним словом, целая куча затруднений, посыпавшихся на органы правительства, помешала рассмотрению обеих записок, которые в действительности оказались " весьма

стр. 80

секретными ", потому что кроме составителей записок и двух министров - путей сообщения и финансов - никто и никогда их не читал и читать не будет. А. А. Абаза Совещания не созвал - до выхода в отставку А. Я. Гюббенета, а после, когда был назначен на его место С. Ю. Витте, конечно, созыв такого совещания, в котором роли совершенно переменились, так как нападки И. А. Вышнеградского на ведомство, во главе которого стал славный автор этих нападок, было бесцельно.

Какая масса труда пропала совершенно бесполезно, и только потому, что два государственных деятеля - И. А. Вышнеградский и С. Ю. Витте, боясь потерять популярность среди влиятельных аграриев, прикрылись именем Монарха для того, чтобы, в отступление от прямого закона, направить чисто тарифный вопрос не в учрежденный для сего Совет по тарифным делам, придав ему характер государственной тайны, а в особое высшее совещание, не компетентное к тому [же] для решения таких вопросов.

(Продолжение следует)

Примечания

1. См. Исторический очерк к столетию Комитета министров. НА. КИСЛИНСКИЙ, с. 254 и сл.

2. Н. А. КИСЛИНСКИЙ, с. 260.

Permanent link to this publication: