1. Проблема сущности евразийства

Что представляло собой евразийство? С каким образом мышления можно его сравнить, как его можно классифицировать? Было ли это консервативное течение в том смысле, какое придавалось этому слову Ж. де Местром? А может, это было движение дофашистское в том смысле, что предшествовало по времени и своеобразно препарировало идею, а, следовательно, сравнимое с немецким течением консервативной революции? Или это было тоталитарное направление общественной мысли? Правильный ответ на вопрос о характере этого значительного с интеллектуальной точки зрения небольшого в количественном отношении течения российской межвоенной эмиграции очень важен. Ведь речь идет не только об определении его сущности. Таким же значительным является определение масштаба и глубины влияния западных интеллектуалов на крайних антизападников. Это может быть одним из многих показателей преемственности российской эмиграционной мысли. Следует добавить, что евразийство является одной из потенциальных доктрин формирующейся современной российской официальной государственной мысли. Следовательно, правильное определение существа евразийства имеет чисто практический аспект.

2. Евразийство и консервативная революция

Немецкий исследователь российской общественной мысли Л. Люкс пишет, что особенно плодотворным может быть сравнение евразийства с идеей так называемой консервативной революции, которая сыграла значительную роль в истории Веймарской республики [1. С. 390- 391] ¹ . Этим же путем пошел, несомненно, знающий эту публикацию А. Дугин [2]. И действительно, можно найти ряд сходных черт между евразийством и идеями немецкой консервативной революции. И первое, и второе провозглашено интеллектуалами - лицами, занимающими значительное место в духовных элитах своих народов. Достаточно здесь упомянуть философа Л. Карсавина, языковеда Н. Трубецкого, профессора географии в русском университете в Праге П. Савицкого, а с другой стороны философа политики К. Шмидта, А. Брука, писателя Э. Юнгера и т.д.

Беккер Роман - д-р, заместитель директора института социологии университета Н. Коперника (г. Торунь).

¹ В статье Л. Люкса можно также найти обширную библиографию на эту тему.

стр. 14

Как для межвоенных евразийцев, так и для революционных консерваторов Веймарской республики характерно использование интеллектуальных конструкций, созданных Ж. де Местром. Это были заимствования и в том, и в другом случае в значительной степени сознательные. Об этом свидетельствуют не только фундаментальное знание текстов де Местра Л. Карсавиным, но и одобрительное отношение к взглядам этого французского дипломата К. Шмидта, например, в книге "Die politische Romantik" (1919).

В чем совпадают взгляды де Местра и Карсавина и в целом евразийцев? Общим для них было убеждение в значительном различии между провозглашаемыми лозунгами и настоящей сущностью революции, а также в иллюзорности какого-либо руководства этой стихией. Такая трактовка революции вытекала у евразийцев из концепции симфонической личности, в соответствии с которой самостоятельными субъектами и в исторических, и в общественных процессах являются не индивидуумы, а коллективные, "высшие" личности. Де Местр был убежден, что каждый человек обременен не только первородным грехом, но и является соучастником всех грехов своего народа и всего человечества. Отсюда и его судьба - решаемая Божьим судом - определяется не только его личными заслугами и провинностями, но и его соучастием. Отсюда только шаг до определения "высших субъектов": субъектом Божьего права является человеческое сообщество, исторический организм, а судьба человеческой личности есть только выражение и следствие того же совместного договора. Как и в случае определения судьбы человека, так и общественных групп наступает значительный отход от православной онтологии спасения [3. С. 89-90].

Концепция симфонической личности в этой ситуации ближе де Местру, чем славянофилу А. Хомякову ² . Этот тезис тем более справедлив, что в обоих случаях (и евразийцев, и де Местра) мы имеем дело с однотипной концепцией установления на Земле христианского мира. Точнее: речь идет о глобальном подчинении мира католицизму у де Местра, а у евразийцев - сознание мира, подчиненного Церкви, если не в масштабах всего земного шара, то по крайней мере на территории Евразии.

Подобным образом трактовали общественное бытие революционные консерваторы. Следует привести здесь их видение веры: "Консервативной революцией мы называем возвращение уважения ко всем элементарным правам и ценностям, без которых человек губит связь с Богом и природой и не способен создать настоящий порядок. Место равенства занимает внутренняя оценка, место общественного инстинкта - справедливое включение в иерархическое общество, место бюрократического принуждения - внутренняя ответственность настоящего самоуправления, место массового счастья - право индивидуальности народа" [4. S. 15]. Ссылка на католические "живые ценности" тут явно соединена с отрицанием субъективности человека, которая в состоянии функционировать вне персонифицированного национального бытия.

Намного важнее является другая параллель, о которой С. Хоружий не упоминал. И де Местр, и евразийцы, и революционные консерваторы трактовали коллективные субъекты, эти симфонические или национальные личности или христианскую гуманность, подчиненную Папе, как идеальное бытие. Различия (и достаточно значительные) между де Местром и евразийцами основываются на способе определения коллективных субъектов. Если де Местр ищет обоснование их существования в трансценденции, то евразийцы и в некоторой степени революционные консерваторы их сущность ищут в этнических элементах, скрываемых (до времени) ресурсах энергии, космизме и географическом детерминизме.

Энергетизм, космизм и придание трансцендентальных черт российско-евразийскому народу сближают мысль Карсавина и других евразийцев с антизападной русской мыслью [5]. Мысль де Местра была здесь использована скорее как подходящий

² Может показаться, что С. Хоружий трактует этот тезис исключительно гипотетически, ставя в конце знак вопроса. Однако это скорее риторический вопрос.

стр. 15

конструктивный материал, чем как выражение очарования разными западноевропейскими концепциями. Неслучайно, что именно творчество де Местра, а не Эдмунда Берка стало для многих российских мыслителей основой собственных интеллектуальных конструкций.

Подобным образом возникла и идея создания третьего рейха, который должен был быть творением совершенно противоположным классическим национальным государствам, основанным на демократии и либерализме.

Надежды, что евразийцы заменят большевиков в деле осуществления власти, были очень близки настроениям консервативных революционеров в отношении национал- социализма. Многие представители революционного консерватизма хотели, как и евразийцы, подчинить все общество власти одной тоталитарной партии. И те, и другие верили в элитарный характер своего движения, а также во всевластие идеи. Они считали, что народы должны быть управляемы идеей, а не институтами. Особенно близки подобной концепции власти были идеи Г. Зехрера, А. Брука, а также Э. Юнгера. Характерными как для первого, так и для второго движения были также бунтарские и юношески энергичные выступления против целей и идей старшего поколения [6. С. 18-29]. Причиной был не столько распад традиционной левой идеологии, как утверждает Л. Люкс [1. S. 390], сколько неспособность социалистических мыслителей выработать адекватные ответы на вызовы 1920-х годов.

В действительности и евразийство, и течение консервативной революции функционировали вне традиционной схемы деления на правых и левых, а само их существование создавало новые критерии деления. Например, по отношению к прошлому. Новые радикальные движения были фактически основаны на стремлении обновить старый порядок вещей. Евразийцы считали, что нельзя Россию Петербурга (а, следовательно, послепетровскую, европеизированную) называть "святой Русью". Подобным образом немецкие группы революционных консерваторов осуждали эпоху Вильгельма, обращаясь к идеалам старого рейха [7. S. 178- 179; 8. S. 29, 32-43, 110-111] ³ .

И первые, и вторые отбрасывали просветительскую идею прогресса, тем самым должны были отрицать трактовку понятия реакции как знака антиценности. Если отбросить тезис о линейном ходе истории, то категории прогресса и реакции не имеют значения. Даже при молчаливом принятии положения о цикличности истории, что значительно усиливает тезис о мультилинейности цивилизационных кругов, понятие консервативной революции перестает быть внутренне противоречивым. Ведь тогда оно означает "новое начало", радикальное обновление общества, основанное как на старых ценностях и идеях, так и на попытке строительства нового порядка, порывающего со старым, хотя все еще существующим общественным укладом. Таким этапом нового начала для немецких революционных консерваторов была Первая мировая война, а для евразийцев - российская революция.

Л. Люкс [1. S. 391] и до него Н. Рязановский [11. S. 55, примеч. 34] утверждают, что сходство между евразийцами и консервативными революционерами не касается только организационных или мировоззренческих структур, но вытекает также из характера периода, в котором оба течения развивались. В 1920-е годы еще не существовал гитлеровский режим, а сталинский - только формировался. Открытым был характер развития и российской, и немецкой политической системы. Тоталитарные структуры в обоих государствах еще только формировались. Следовательно, могло казаться, что существовала благоприятная возможность для развития "идеократических" движений, основывающихся скорее на силе идеи, чем на организованных массах. Следует добавить, что сходство иллюзий вытекало из принятия одинаковых в структурном отношении схем мышления, а также очень похожих идейных положений.

³ Характеристику консервативной революции см.: [9. S. 230-242]. Заслуживает внимания также сборник текстов В. Куницкого [4], о котором написал Д. Гавин [10].

стр. 16

Для обоих течений была характерна концентрация внимания на проявлении насилия в СССР и Германии в начале 1930-х годов. Евразийцы, критикуя жестокие формы индустриализации и коллективизации, тем не менее высказывались об этих способах общественных преобразований восторженно. Подобным образом консервативные революционеры оценили падение Веймарской республики и введение "нового порядка". В это же время оказалось, что испытываемые как евразийцами, так и консервативными революционерами надежды на внутреннюю эволюцию сталинизма (или соответственно нацизма) можно трактовать только как несбыточную мечту. Для такого типа политических сил в обеих системах не было места. Вероятно, решающим оказалась не только недооценка значения демагогии и роли массового общественного движения, как утверждает Ф. Рышка [12. S. 106], но и неспособность пользоваться такими инструментами. Следовательно, ничего удивительного, что после окончательного триумфа Сталина и Гитлера оба течения исчезли.

Наряду со сходными чертами существуют и различия. По мнению Люкса [1. S. 391], евразийцы обращали большое внимание на роль религии, а для большинства революционных консерваторов религия не имела значения. Однако православная религия была для евразийцев скорее определенной формой сохранения культурного единства народов Евразии, чем первичной ценностью.

Эстетизация и оправдание насилия, которые были типичными для некоторых групп консервативных революционеров, по мнению Люкса [1. S. 392], встречались у евразийцев редко. В этом последнем случае тезис Люкса должен быть значительно ограничен только в отношении периода 1920-х годов и то за исключением группы, концентрирующейся вокруг парижского еженедельника "Евразия", издававшегося в 1928-1929 гг. Это различие могло вытекать из разной степени очарования силой, но оно не означает неодобрения силы как средства завоевания и осуществления власти.

Люкс отмечает и другое важнейшее различие между течениями [1. S. 392]. Если группировки консервативной революции действовали в собственной стране и оказывали влияние на развитие ситуации, то евразийцы (несмотря на предпринятые усилия по возвращению на родину) были этого лишены. Однако это различие не влияло на способ восприятия мира евразийцами, а было результатом, если так можно выразиться, специфического способа существования российских эмигрантов. Они считали, что живут в так называемой заграничной России, и, следовательно, замыкались в тесных эмигрантских кругах, трактуя их как заменитель настоящей отчизны.

Следовательно, различия между евразийством и группами консервативных революционеров минимальны, зато сходство так значительно, что можно говорить об одинаковом типе мышления. Если важнейшим фактором считать отношение к традиции, то оба течения можно определить как интеллектуальные формы контраккультура-ционного ⁴ мышления. Следовательно, сравнение евразийства с консервативной революцией плодотворно в теоретическом отношении, зато не решает проблемы определения существа обоих этих течений. Значительные сходства между ними не означают их тождества.

3. Национализм или тоталитаризм

Если во многих трудах, касающихся евразийства, главным образом обращается внимание на его националистический характер [13. S. 98-102; 14. S. 47; 15], то в некоторых других однозначно или с некоторыми колебаниями говорится о тоталитарных тенденциях [16. S. 291; 9. S. 133-137; 17. S. 80]. Оба тезиса подкрепляются значительными и убедительными аргументами.

Евразийство не является веберовским идеальным типом как национализма, так и тоталитаризма. Представляется, что евразийство прошло эволюцию от специфичес-

⁴ Аккультурация -термин, близкий по значению понятию "ассимиляция" (ред.).

стр. 17

кого национализма до не выкристаллизованного окончательно тоталитаризма. Чтобы доказать это, необходимо отказаться от синхронного подхода в пользу диахронного анализа, что обосновывается преобразованиями организационных структур евразийства, а также неустойчивостью состава, характерной для этого движения. Кроме многолетнего лидера - П. Савицкого - почти все сторонники евразийства (включая его идейного основателя Н. Трубецкого) выходили из движения обычно очень быстро и чаще всего больше не возвращались. Очень изменчивы были также доминанты интеллектуальных течений в межвоенной Европе. А ведь политическая эмиграция является одним из центров, наиболее быстро воспринимающих сигналы о новых идеях. Неудивительно, что евразийцы сформулировали несколько программ - сначала в виде типичных для российской интеллигенции альманахов и идейных манифестов, и впоследствии уже характерных для политических партий деклараций.

4. Антиевропеизм

Интеллектуальным началом будущей теории о существовании евразийского континента (и цивилизации), отличного от Европы и Азии, стало формулирование идеи существования особого культурного типа на территории России. Эта идея была выдвинута Н. Трубецким в 1920 г. в брошюре "Европа и человечество", где он писал не только о равноправии всех культурных типов, но и дал резко отрицательную оценку средиземноморской цивилизации: представители романо- германской культуры грабят, угнетают и подвергают эксплуатации все народы и племена, не расположенные на территории Западной Европы. Колонизация, вывоз сырья и рабовладение являются, по мнению Трубецкого, следствием принятия так называемыми романо-германцами ошибочного убеждения, что их собственная культура является носителем прогресса, гуманизма и общечеловеческой цивилизации. Трубецкой же, как сторонник культурного релятивизма, считал, что каждое многоэтничное сообщество обладает собственной культурой, обычаями и правилами поведения. Нельзя говорить о существовании единого общечеловеческого сообщества.

Сравнение концепции Трубецкого с теориями Ф. Конечного, А. Тойнби и О. Шпенглера [18. S. 28-30], является, несомненно, интересным, однако не учитывает незрелости первого. Тезис Трубецкого является скорее предчувствием, эмоционально выраженным взглядом, чем теорией.

Отрицание ценностей западного мира стало в последующие годы основной детерминантой историографических оценок. Следовательно, по мнению Г. Вернадского, монгольское господство на Руси (в российской историографии определяемое как монгольское иго) было не только лучшим решением, по сравнению с господством католической Европы, но и принесло ряд позитивных перемен для российско- евразийского государства [19. С. 318-337; 20; 21].

Отрицание западного мира сопровождало национально- освободительные лозунги всех колониальных народов. Однако это был мистификаторский интернационализм. Главной целью было не освобождение, а уменьшение значения романо-германского мира. Сценарий преобразования межвоенного евразийства в интернациональное течение (или квазиинтернациональное) в конце концов не был реализован.

Отрицание западноевропейской культуры вызвано убеждением в том, что Запад не способен предложить евразийскому миру какие-либо духовные ценности. Осуждение марксизма было таким же сильным, как и критика католицизма и протестантизма. Однако важнейшим фактором, вызвавшим отрицание ценностей романо-германского мира, было стремление сохранить и возродить родную культуру. Это наиболее четко выражено в памфлете Трубецкого "Европа и человечество", который можно назвать интеллектуальным манифестом контраккультурации, которая была очень сильна в период формирования основ евразийства.

стр. 18

5. Нативизм ⁵

Характерное для евразийцев чувство угрозы со стороны доминирующей в дворянской России со времен Петра I западной культуры, отрицание предлагаемых ею образцов и норм поведения - это позиция контраккультурационная. Она дополняется сознательным стремлением к обновлению и сохранению по крайней мере некоторых аспектов традиционной, хотя и подвергающейся уничтожению модернизационным влиянием, собственной культуры [22].

Отнесение евразийства к типу врожденной контраккультурации сближает это интеллектуальное движение с поздним славянофильством, почвенничеством, а также с взглядами А. Солженицына. В действительности общая платформа для всех этих направлений мысли значительно шире. Это осуждение демократии, автономной ценности прав человека, трактование социальной группы в ее широком смысле как воплощение духа истории или духа Бога и т.д.

Основной категорией в таком способе мышления является антитеза "свой-чужой", и вытекающее отсюда противопоставление добра и зла. Трактовка этой категории как основного критерия схемы оценки всех общественных явлений представляет начало пути в направлении тоталитарного мышления. Наиболее известный пример этого - ленинизм, который, по-народнически интерпретируя марксистские категории, превратил совершенную К. Каутским кодификацию мысли Маркса и Энгельса в специфическую тоталитарную политическую гностику [23. S. 205-226].

6. Присвоение правды

В брошюре Трубецкого "Европа и человечество" находим следующую формулировку: "истинная природа европейского космополитизма ... оставалась нераскрытой... раскрывая глаза и другим народам на истинную сущность... "благ цивилизации"" [24. S. 88, 90].

Истина - это понятие, означающее неоспоримую, вечную, раз навсегда установленную правду онтологического характера, заключенную вне человека. Ее можно открыть, но нельзя отрицать [25. S. 64]. Убеждение в подлинной сущности европейского космополитизма или благ цивилизации не вытекало у Трубецкого из объявления, не было также результатом научного открытия. Он просто описал свои убеждения, придав им форму научных выводов. Трубецкой сам себе приписывает власть определения подлинной сущности вещей, не заботясь о строгом порядке логической корректности и методологической добросовестности. Квазинаучная форма скрывала квазизаявления.

Присвоение права определять трансцендентную правду ведет к обожествлению разума мыслителя. Это он становится окончательным судьей, решающим, где правда и добро. Это означает создание мыслительного уровня, на котором возможна структуризация конкретного рода тоталитарной политической гностики. Однако это еще не свидетельствует о ее существовании.

7. Симфоническая личность - воображаемое бытие субъекта

Наделение Трубецким чертами личности избранных общественных групп (народов и наднациональных формирований) вытекало из включения в состав евразийских идей теории "симфонической личности", созданной Л. Карсавиным.

По мнению Р. Парадовского, Карсавин считал, что симфоническими личностями являются не только (как у Трубецкого) личности, народы и деятели культуры, но и слои, классы и прежде всего человечество. Последнее, по мнению Карсавина, является "всевременным и всепространственным, развивающимся субъектом"

⁵ Нативизм - термин, близкий по значению понятию "почвенничество".

стр. 19

[26. S. 87; (см. также: 27. S. 21]). Л. Карсавин считал, что необходимо принять положение о метафизическом факте существенного единства человека и группы, а также их окончательного единства с Абсолютом. Высшим типом симфонической личности, делающим возможным объединение с Абсолютом, является Церковь, так как она является частью Космоса, который наилучшим образом знаком с Логосом -Божьим Словом [28]; (см. также: [29, S. 317; 30. S. 178]). Евразийцы заявили в 1926 г., что "Церковь есть истинное единство множества и множество единства, всеединство, как совершенная всеединая личность" [31. С. 24].

Категория симфонической личности могла быть включена в первоначальную систему евразийских тезисов, учитывая сходство со славянофильским пониманием соборности. Чаще всего она понималась, независимо от эпохи, как "российская общность, сообщность, хоровой принцип, единство любви и свободы, не обладающая внешними гарантиями" [32. С. 87].

Евразийство, следовательно, стало (с учетом как одобрения православия и славянофильских тезисов, так и уточнения Л. Карсавина) доктриной с все более явным антииндивидуалистическим способом мышления.

В первом публичном программном манифесте 1927 г. евразийцы представили основные положения подлинной, истинной, как они выражались, идеологии. Она не должна была быть универсальной, а симфонической (иначе: соборной), должна включать в себя и представлять стихии конкретной деятельности [31. С. 237]. Евразийская идеология призвана давать гарантию уверенности, вечной прочности, основанную на Абсолюте. Эту гарантию получали благодаря выведению евразийства из православия. По мнению евразийцев, православная русская Церковь эмпирически являлась не только религиозным учреждением, но и российской культурой, впрочем, созданной этой же Церковью [31. С. 253]. Следующим шагом было принятие положения, что Евразия - это особая симфонично-персональная индивидуализация православной Церкви и культуры. В этой единой симфонической культуре руководящее положение принадлежит так или иначе русской культуре [31. С. 253].

Если православная Церковь является подлинной формой совместного бытия культуры, то его вторичной формой является государство, задача которого - объединение всех сфер жизни [31. С. 253]. Придание абстрактному бытию человеческих черт не является простой персонификацией, так как предполагает перенесение способности к субъективности с человеческой личности на то же совместное бытие. Трубецкой писал, что "для существования государства необходимо прежде всего сознание органической принадлежности этого государства к одному целому, к органическому единству, каковое может быть только либо этническим, либо классовым, и что поэтому, при современных условиях возможно только два решения - либо диктатура пролетариата, либо сознание единства и своеобразия многонародной евразийской нации и общеевразийский национализм" [33. С. 31]. Не следует забывать, что эти взгляды разделялись исключительно евразийцами, но не существовали у народов России. Это не мешало евразийцам писать о евразийском мире как существующем.

Мы имеем тут дело с типичной фигурой тоталитарной политической гностики: субъектным воображаемым бытием - идеальным единством и силой, способной реализовать Дух Истории [26. С. 86, 87].

8. Постбольшевистский тоталитаризм?

Распространение категории симфонической личности на воображаемое общественное бытие было переломным моментом, означавшим переход к тоталитарной политической гностике. Последняя различает только два мира: один - собственный, хороший, в будущем вводящий повсеместное земное счастье, и второй - плохой, окружающий мир добра, в целом подвергающийся полной деструкции. Достаточно понять, чтобы изменять мир в соответствующем направлении (подробнее см.: [34. S. 67-82; 35; 36]).

стр. 20

У евразийцев мы находим такую же схему исторического мышления, как и в любом другом гносеологическом проекте. Они выделяли три исторические эпохи, из которых первая была периодом первоначального неосознанного счастья. Вторая является ее антитезой, но в ней видны элементы третьей эпохи, а следовательно, периода всеобщего, осознанного счастья.

Неустанные попытки принудительной европеизации России привели в конце концов к господству большевиков. Поскольку коммунизм пришел из Европы, то его следует оценить как дальнейшее развитие вредной для России европеизации. Однако объективно, независимо от воли большевиков, а часто и вопреки их намерениям, эта деятельность неизбежно приводит к созданию евразийского, а следовательно, подлинного государства. П. Сувчинский писал, что революция - это не только анархичный бунт и борьба с Богом, но и желание отбросить далекие и чуждые собственной культуре формы и привилегии [37. С. 15 8]. А борьба с Богом приводит в конце концов к возвращению к религии и одновременно моральному возрождению людей, подчиненных власти большевиков. Трубецкой, сравнивая большевизм с евразийством, писал: "Положительное значение большевизма может быть в том, что, сняв маску и показав всем сатану в его неприкрытом виде, он многих через уверенность в реальности сатаны привел к вере в Бога" [38. С. 166]. Большевизм - это не что иное, как переходный период от европеизированной (отрицающей наиболее существенные элементы культуры собственного народа) России к российско-евразийскому государству. Государство это должно быть самобытное, отделенное от европейского влияния и, следовательно, самостоятельное в культурном и политическом отношении [39; 40. С. 96].

Евразийцы не восхваляли большевиков, однако воспринимали их как своих непосредственных (с точки зрения последовательности во времени) предшественников. Будущее принадлежит нам, а большевики его готовят, казалось, говорили евразийцы. Ленин таким же образом трактовал Временное правительство после Февральской революции.

9. Политическая программа евразийцев

Евразийство в программном манифесте 1932 г. [41] определяется как мировоззренческая система, основанная на религии, придающая православию первостепенное значение. Оно гарантировало свободу вероисповедания, но не уточняло соотношение между этим правом и местом православия. Можно допустить, что православие было бы государственной религией, а другие вероисповедания лишь терпимы (настолько, насколько верующие поступали бы в соответствии с волей властей). Эта последняя оговорка является одной из возможных интерпретаций следующего предложения первого пункта Декларации: "Евразийцы, принадлежащие к другим вероисповеданиям России - Евразии, подходят к тем же задачам (касающимся общественной жизни. - Р.Б.) из глубины своих религиозных убеждений" [41. С. З].

Эта интерпретация тем более правдоподобна, что евразийцы приняли антииндивидуалистическую концепцию прав человека и гражданина и одобрили значение личности, но не в отрыве от коллективного (так называемого соборного целого). Человек должен альтруистично посвятить все свои силы общему делу, что и определит его права [41. С. З]. Таким образом отвергается сформулированное Трубецким разделение личности на три типа: человека, народа и многонационального целого, суперэтноса. Евразийцы не признают ценности автономной человеческой личности, рассматривая последнюю инструментально, с точки зрения полезности для евразийских идей, т.е. практической организации жизни и мира. Евразийцы считали, что сильнейшим оружием, делающим возможным создание такой организации, является государство. Тем самым необходимо овладение государственным организмом [41. С. З].

Государство трактуется как ценность, предшествующая задаче преобразования всего общества. Эта задача могла быть реализована в рамках особой системы,

стр. 21

называемой идеократической. Это слово определялось как передающее духовную сущность государства, руководящую общественную идею, реализуемую этим государством [41. С. 14-15]. Речь идет о строительстве евразийского порядка, о формировании чувства принадлежности к большому евразийскому сообществу. Целью является достижение зрелой формы евразийской культуры и затем ее защита подчиненным ей государством.

Цель (евразийская культура) и средство (евразийское государство) между собой тесно связаны [33. С. 31]; (см. также: [42. S. 83]). На практике средство могло бы стать окончательной целью, а самая важная цель - средством, оправдывающим действия правителей.

Вышеприведенные программные лозунги являются классическими формулами тоталитарного движения. Однако в сборнике программных документов Евразийской организации 1932 г. мы находим фрагменты, противоречащие тезису о тоталитарном характере движения. Точное определение компетенции и границ деятельности государственной администрации, а также введение кодексов: семейного, гражданского и судебного должно ликвидировать организационную анархию, типичную для тоталитарного государства. Концессия промышленных фирм, а также одобрение частной торговли должны были бы ограничить экономическую власть государства. Такие же последствия были бы вызваны введением свободы выхода из колхозов при одновременном оказании государственной помощи как колхозам, так и отдельным хозяйствам. Отдельные народы должны были не только получить право на развитие собственной культуры, но и иметь гарантированное самоуправление и законодательство [41. С. 28].

Отмеченные выше отличия от идеального типа тоталитаризма могли очень легко стать декларативными. Тестированием могло бы стать появление конкретного случая, нарушающего интересы и масштаб власти "ведущей силы". Если все эти отличия были бы терпимы или одобрены, то и в таком случае гражданское единство по-прежнему находилось бы в "запасном фонде" тоталитарных структур. Однако меньшим были бы проникновение во все области жизни и масштаб влияния специфической структуры, называемой партией нового типа. Это вид "мягкого" тоталитаризма. Так или иначе практика функционирования евразийского тоталитаризма (как и любого другого) больше зависела бы от равнодействующей общественных сил, чем от каких-либо программных деклараций.

10. "Демотическое государство" и движущая сила

Государство - коллективный организатор общественной жизни - должно быть "демотическим", т.е. реализующее устремления людей, народной стихии. Находившийся в Чехословакии евразиец Садовский (который и ввел этот термин) понимал его как государственный строй России, в котором власть должна "знать свою публичность", т.е. находиться в постоянном контакте с народными массами, широко и последовательно учитывать их потребности, искать в народе моральную поддержку [43]. Это возможно благодаря системе так называемых советов, формально похожей на государственный строй, функционирующий в СССР. Законодательная и исполнительная власть должны принадлежать Всесоюзному съезду Советов; указывалось на необходимость развития федеративного строя СССР и местной власти, полностью принадлежащей советам [44. С. 7].

Отрицание либерально-демократических решений (так как они являются романо-германскими) означало не столько одобрение действий, типичных для прямой демократии (местное самоуправление), сколько создание недемократической государственной системы. О таком ее характере, однако, можно сделать вывод только на основе высказываний, относящихся к началу 1930-х годов.

Государство должно быть построено на органическом принципе - основной политической единицей станут функциональные группы, созданные по принципу про-

стр. 22

фессиональной или экономической специализации: народы (точнее: "национальности"); территории вместе с их населением, имеющие географическое, экономическое и духовное единство; отдельные союзы и общества и т.д. [41. С. 16]. Это будет корпоративный строй, похожий на существовавший в фашистской Италии. Его важнейшая задача - артикуляция и согласование групповых интересов без использования демократических механизмов (евразийцы неоднократно положительно высказывались об итальянском фашизме (см., напр., [45. С. 85]).

Совместимой с таким государственным строем будет и экономическая сфера. Частная собственность должна существовать только при условии исполнения ею определенных государством функций, касающихся общего блага, т.е. в тех областях, где государственная экономика не эффективна, но будут, как и вся экономика, подчиняться содержащимся в государственных планах директивам [41. С. 4-5].

Элементом, скрепляющим систему, станет так называемая движущая сила, т.е. группа людей, охваченных желанием реализовать евразийскую идею. Хотя они могут происходить из различных общественных групп, однако должны защищать исключительно общественные интересы [41. С. З]. Евразийцы предполагали, что именно благодаря таким чертам специальная группа ("ведущий отбор") ⁶ получит достаточную легитимность для управления огромной империей. У нее нет собственных интересов, так как принципом приема в нее будет не социально- профессиональный статус, а посвящение себя реализации евразийских идей.

Это не классическая партия, хотя внешне может приобретать такую форму. Она отрицает право других партий на существование. Н. Алексеев в 1935 г. утверждал, что деятели этого движения будут похожи на "заволжских старцев", но вместе с тем и на масонов, а само движение - на католический или особый восточный орден [46. С. 33]. Здесь, как представляется, мы имеем дело с известным тогда сравнением Ф. Степуна, воспринимавшим российскую интеллигенцию как сообщество людей, подчиненных определенному образу жизни и мировоззрению, трактуемому религиозным образом, т.е. орден [47; 48].

Однако также правдоподобной и не исключающей первую является другая параллель. Группа активистов, преисполненная преданности идее, посвящающая всю свою жизнь ее реализации и ничего взамен не ожидающая, - это ведь нечто иное, как несколько идеализированный образ партии профессиональных революционеров - заговорщиков, убежденных в возможности спасения мира. Именно этот тип партии определялся, например, М. Дюверже [49. S. 91] как тоталитарная партия ордена. По мнению Дж. Оруэлла, его можно также рассматривать как внутреннюю партию в рамках правящей структуры партийно-государственного аппарата. Это она должна решать все важнейшие дела евразийского государства. Неудивительно, что форма государственного строя для евразийцев не так уж важна. Они предполагали возможность проведения свободных выборов в советы, но следующим образом: "Евразийский ведущий отбор осуществляет государственную деятельность через систему свободно избранных советов" [41. С. 4]. Предполагалось, что возникнут представительства профессиональных и этнических групп в рамках своеобразной корпоративной системы, но они должны стремиться к достижению основной цели идеократического евразийского государства.

Очередной вариант платоновской идеи правительства философов основывался на предоставлении права на правление людям, исповедовавшим исключительно ту, а не иную веру. Их легитимизацией была правильность, сущностная подлинность этой идеи. Нет даже необходимости убеждать кого-либо в их правильности. Важно иметь знание- веру, второстепенной является миссионерская деятельность. Таким образом, власть в государстве "отождествляется с достижением понимания сущностных потребностей общества" [50. S. 208]; (цит. по [51. S. 134]).

⁶ Термин "движущая сила" не применялся ранее. Карсавин использовал, например, понятие "руководящий слой", которое означало правящую группу [42. S. 78].

стр. 23

Нет существенных различий между принципами функционирования СССР и предполагаемой моделью евразийского государства. Различия только в используемых лозунгах, идеях, мировоззренческой основе. Зато структура мысли, предлагаемые схемы государственного устройства похожи как близнецы (ср. [17. S. 82-83]).

11. Тоталитарные элементы евразийства

Евразийское движение в 1930-е годы уже предлагало типично тоталитарные решения общественных проблем. Партия- орден, идеократическое государство, легитимизация посредством обращения к Логосу и притязания на статус обладателя абсолютной истины являются классическими элементами тоталитарной системы. Путь от врожденной контраккультурации к тоталитаризму оказался не слишком сложным. Сопротивление доминирующей культуре может в благоприятных условиях сравнительно легко привести к возникновению проектируемой социальной утопии.

Однако не следует утверждать, что в случае евразийства даже 1930-х годов мы имеем дело с целостной тоталитарной системой. Это движение никогда не приобретало черт, типичных для милитаризованной партии. Не существовало команды вождя, не было вооруженных партийных боевых отрядов, особой партийной формы одежды (ср. [53]). Может быть это вытекало из отсутствия люмпен-пролетариата. Однако следует помнить, что вся российская эмиграция должна была чувствовать себя лишенной родной почвы, Отчизны. Решающим все же является не отдаление от своей первоначальной общественной среды, а умение понять и приспособиться к новому окружению. А этим умением элита российского общества, вынужденная покинуть Россию, обладала.

Евразийцы не были способны (а точнее не хотели) играть роль профессиональных революционеров в партии нового типа. Если создание интеллектуальных конструкций не представляло для них сложности, то совершенно иным было для них руководство тоталитарной политической организацией. Отсутствие индивидуальных черт, делающих возможным осуществление роли вождя такой партии (наиболее заметное у Н. Трубецкого) было связано с моральными препятствиями, а также нежеланием потерять с трудом приобретенное общественное положение. Когда, к тому же, попытка передать исполнительные функции представителям советских военных кругов (а именно "Тресту") окончилась компрометацией, то им не осталось ничего другого, как ограничить свою активность пропагандистской и организационной деятельностью. Кроме использования конспиративных методов и названий по образцу большевистской партии нельзя считать Евразийскую организацию структурой, функционирующей на принципах партии нового типа. Это не была тоталитарная партия.

Несомненно, однако, существование тоталитарных проектов устройства евразийского мира. Роль движущей силы, реализующей стремление воображаемого субъекта истории - симфонической личности евразийского суперэтноса, в империалистическом сословно-корпоративном государстве явно свидетельствует о существовании подобных проектов, и вдобавок к этому тоталитарное противопоставление "свой (хороший) - чужой (плохой)". Однако следует помнить, что оно выступает в образном сознании, а в упрощенном виде - проявляется в элементарных схемах вегетативного мышления масс, лишенных своей традиционной среды.

К тому же утопический проект будущего не был продуман до конца. Следует напомнить, что, хотя в евразийской Декларации 1932 г. и было написано о решающей роли государственного планирования, но допускалось существование частной собственности [41]. В евразийских публикациях можно найти упоминания о субъекте экономических решений в частных сельских, торговых и промышленных хозяйствах. Это означает, что не предполагалось полное и непосредственное подчинение государству всех общественных групп. Процесс труда должен был быть исключен из

стр. 24

сферы властного управления евразийской структуры. Поскольку публичная сфера полностью подчинена "движущей силе", то процессы труда должны сохранять автономию. Однако, учитывая существование плана, нельзя говорить об их полной независимости.

Нельзя предположить, как проходила бы эволюция евразийства в случае завоевания им власти. Во всех известных исторических случаях на первом этапе очень сильно выступала тенденция к полной реализации некогда только схематично намеченных тоталитарных проектов общественной утопии. Евразийство в межвоенный период не создало проектов общественных преобразований полностью тоталитарных. Явно видна тенденция к самоограничению, к уменьшению сферы общественной жизни, подчиненной властному контролю. Невозможно (несмотря на представленное выше наблюдение) предвидеть ход событий в ненаписанных и нереализованных сценариях, и тем самым нельзя точно оценить, чем было бы евразийство после завоевания власти.

Евразийство не обращалось к характерным для тоталитарных структур методам поведения, не предполагало типичной для зрелых тоталитарных систем всеобщей мобилизации общества, что указывает на существование авторитарных стремлений.

12. Модифицированное определение тоталитаризма X. Линца и евразийство

X. Линц создал схему трех линий континуума, указывающих на три различные черты тоталитаризма и авторитаризма: 1) мобилизация как оппозиция апатии; 2) партия нового типа, а на другом полюсе - правительство бюрократии/армии; 3) идеология (а, следовательно, политическая гностика) как оппозиция ментальности [54. S. 306]. В модифицированной версии, касающейся тоталитарного движения, черты тоталитаризма ослаблены. Это: 1) представление об идеальном общественном строе, в котором центральное место занимает монистический центр осуществления власти; 2) способом мышления является политическая гностика; 3) адекватный характер имеет личный пример, формулируемый и пропагандируемый в данной организации.

1. Если существование монистического центра осуществления власти ("движущей силы") не подлежит сомнению, то из этого вовсе не следует, что он должен был охватывать своим властным контролем все аспекты человеческой жизни.

2. Евразийская нация, трактуемая как симфоническая личность, - это воображаемое и персонифицированное общественное бытие. Однако это было общей категорией как для этого течения консерватизма, так и для тоталитарной политической гностики. Следовательно, евразийский способ мышления можно (принимая во внимание двойственный способ восприятия мира) классифицировать как располагающийся между первичным (первобытным) с одной стороны, традиционно консервативным с другой, и тоталитарным - с третьей. Слово "первобытный" понимается здесь шире, чем характерный исключительно для первобытных племен. Речь идет не только о резких различиях между своими и чужими, но и об использовании двойных норм морали и трактовании внешнего мира как угрозы. Следовательно, невозможно убедительно доказать, что евразийский способ мышления принадлежал исключительно к тоталитарному типу политической гностики.

3. В евразийской политической мысли мы не находим персонального образца в виде преувеличенного, деперсонифицированного вождя. В результате отсутствует четкая концепция сверхчеловека (megantropos), характерная для образцовой тоталитарной личности. По мнению Р. Руера, это создание, отождествляющееся с Космическим Человеком, персонифицированной Природой, Историей или Судьбой и одновременно таящее в себе душу, низводящее человека к вегетации (см. [55. S. 224]). Мы не находим у евразийцев культа героизма, максимализма целей. Однако мы имеем дело с признанием высшей силы, с одной стороны Природы (континента Евразии), а с другой Судьбы (исторической необходимости), которой обязательно следует

стр. 25

подчиняться. Одной из важнейших черт евразийской личности является подчинение власти. Если бы оно было, с одной стороны, мотивировано только желанием использовать власть, а с другой, - заключаться в полной покорности (вплоть до самоуничтожения), то можно было бы говорить о существовании тоталитарного личного образца. Однако для такой интерпретации не находится достаточного числа аргументов, чтобы можно было ее трактовать как достоверную. Можно утверждать, что личный образец евразийцев находится между авторитарным и тоталитарным идеальным типом человека.

И все межвоенное евразийство в целом располагалось между авторитарными, "первобытными", традиционно консервативными и тоталитарными структурами мышления, все более эволюционируя в направлении последних, однако никогда полностью не сливаясь с ними.

Перевод О. Н. Майоровой

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Luks L. Die Ideologic der Eurasier im zeitgeschichtlichen Zusammenhang // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 1986.T.34.

2. Дугин А. Консервативная революция. М., 1994.

3. Хоружий С. Карсавин и де Местр // Вопросы философии. 1989. N 3.

4. Rewolucja konserwatywna w Niemczech 1918-1933. Poznan. 1999.

5. Pomorski A. Duchowy proletariusz. Przyczynek do dziejdw lamarkizmu spotecznego i rosyjskiego kosmizmu XIX-XX wieku (na marginesie antyutopii Andrieja Ptatonowa). Warszawa. 1996.

6. Трубецкой Н. У дверей реакции? Революция? // Евразийский временник. 1923. N 3.

7. Moeller van den Bruck A. Das dritte Reich. Berlin. 1923.

8. Moeller van den Bruck A. Der politische Mensch. Breslau. 1933.

9. Shlapentokh D. Eurasianism. Past and Present // Communist and Post-Communist Studies. 1997. Vol. 30. N 2.

10. Gawin D. Rewolucja konserwatywna // Przeglad Polityczny. 1999. N 42.

11. Riasanovsky N. The Emergence of Eurasianism // California Slavic Studies. Los Angeles. 1967. Vol. IV.

12. Ryszka F. Literatura pod cisnieniem historii. Katowice. 1967.

13. Агурский М. Идеология национал-большевизма. Paris. 1980.

14. Lazari A. Czy Moskwa bedzie Trzecim Rzymem? Studia о nacjonalizmie rosyjskim. Katowice. 1996.

15. Massaka I. Z historii nacjonalizmu rosyjskiego. Euroazjatyzm // Przeglad Rusycystyczny. 1996. Z. 1-2 (73-74).

16. Shlapentokh D. Bolshewism, Nationalism and Statism: Soviet Ideology in Formation //The Bolsheviks in Russian Society. The Revolution and the Civil Wars. New Haven; London. 1997.

17. Paradowski R. Idea Rosji - Eurazji i naukowy nacjonalizm Lwa Gumilowa. Prdba rekonstrukcji ideologii eurazjatyzmu. Warszawa. 1996.

18. Суханек Л. Россия, Европа и Восток в концепции евразийцев // Slavia Orientalis. 1994. Т. 43. N1.

19. Вернадский Г. Два подвига св. Александра Невского // Евразийский временник. 1925. Т. 4.

20. Vernadsky G. The Mongols and Russia // Vernadsky and Karpowich. A History of Russia. New Haven. 1953. Vol. 3.

21. Halperin Ch. Russia and the steppe: George Vemadsky and Eurasianism // Forschungen zur osteuropischen Geschichte. Band 36. Otto Harrasowitz. Wiesbaden. 1985.

22. Nowicka E. Bunt i ucieczka. Zderzenie kultur i ruchy spoteczne. Warszawa. 1972.

23. Besancon A. Les Origines Intellectuelles du Leninisme. Paris. 1977.

24. Трубецкой Н. Соблазн единения // Вестник Московского университета. 1992. Сер. 9. Философия. N 6.

25. Faryno J. Pravda/Istina // Mentalnosc rosyjska. Stownik. Katowice, 1995. S. 64.

26. Карсавин Л. Философия истории. Берлин, 1923.

стр. 26

27. Paradowski R. Obraz swiata i urzadzenie spoteczeristwa. Lew Karsawin i ideologia euroazjatyzmu // Kultura i Spoleczenstwo. 1996. N 2.

28. Karsavin L. Erwagungen liber die russische Revolution // Der russische Gedanken. 1929/1930.

29. Mirskij D. The Eurasian Movement // The Slavic Review. 1927. Z. 6.

30. Weststeijn W. Aspects of Euroasianism // Structure and tradition in Russian Society. Helsinki. 1994.

31. Евразийство. Опыт систематического изложения. // Пути Евразии. М., 1992 (= Мир России - Евразия. Антология. М., 1995).

32. Бердяев Н. Евразийство // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. М., 1993.

33. Трубецкой Н. К проблеме русского самопознания. Париж, 1927.

34. Backer R. Totalitaryzm. Geneza; Istota; Upadek; Torun. 1992.

35. Backer R. Gnoza polityczna systemu totalitarnego // Oblicza systemu komunistycznego w Polsce. W kregu zla. Warszawa. 1997.

36. Voegelin E. Nowa nauka polityki. Warszawa. 1992.

37. Сувчинский П. Эпоха веры // Исход к Востоку. София, 1922.

38. Трубецкой Н. Наследие Чингис-хана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока. Берлин, 1925.

39. Boss O. Die Lehre der Eurasier. Ein Beitrag zur russischen Ideengeschichte des 20. Jahrhunderts. Wiesbaden. 1961. Band XV.

40. Босс О. Учение евразийцев // Начало. 1992. N 4.

41. Евразийство. Декларация. Формулировка. Тезисы, б/м., 1932.

42. Paradowski R. Rosyjski faszyzm // Dzis. 1996. N 2.

43. Садовский Ю. Из дневника евразийца // Евразийский временник. Берлин, 1925. Кн. 4.

44. Евразийство (Формулировка 1927 г.). М., 1927.

45. Люкс Л. Россия между Западом и Востоком. М., 1993.

46. Алексеев М. Евразийство и государство // Евразийская хроника. Берлин, 1935. Т. XI. (= Мир России - Евразия. Антология. М., 1995).

47. Степун Ф. Жизнь и творчество. Берлин, 1923.

48. Зернов Н. Русское религиозное возрождение XX в. Париж, 1974.

49. Duverger М. Les partis politiques. Paris. 1958.

50. Lefourt Cl. Lfn homme en trop. Seuil. 1976.

51. Thibaud P. Od Gutagu do Oswiecimia: putapki mysli antytotalitamej // Aneks. 1988. N 51/52.

52. Sawicki P. Eurazjanizm. I. Idee i drogi literatury eurazyjskiej // Przeglad Wspdtczesny. 1933. R. XII. T. XLV. Krakow, 1933; Sawicki P. Eurazjanizm. I. Idee i drogi literatury eurazyjskiej. Cz. II: Eurazjanizm. II. Eurazjanizm jako intencja dziejowa // Przeglad Wspdiczesny. R. XII. T. XLV. Krakow, 1933.

53. Hertz A. Szkice о totalitaryzmie. Warszawa. 1994.

54. Linz J. Totalitaryzm i autorytaryzm // Wtadza i spoteczeristwo. Warszawa. 1994.

55. Wat A. Swiat na haku i pod kluczem. Warszawa. 1991.

Permanent link to this publication: