В мире русской филологии, искусственно разделенной на "наших" и "скитальцев" - тех, кто по разным причинам оказался вне родины и служил долгие годы отечественной науке в отрыве от нее, есть особые фигуры, стоявшие, пожалуй, особняком и до сих пор не получившие широкого признания в России. Об известном языковеде С.И. Карцевском так сказать нельзя в полной мере, хотя его научные труды (прежде всего по современному языкознанию) почти не находят применения в вузах. Причиной тому, возможно, было то, что его начиная с конца 1920-х годов не издавали в России, а значительную часть филологического наследия ученого составили работы на французском языке, опубликованные, как правило, в недоступных для нашей аудитории изданиях 1930-1950-х гг. Поэтому имя С.И. Карцевского, столь известное европейским лингвистам, дома почитается только знатоками и ценителями "древностей". При этом забывается, что именно там, в революционной (в прямом и переносном смыслах) полемике 1920-х годов, и покоятся основы подлинного филологического смысла современного языкознания, те идеи и разработки, которые опередили и в чем-то предвосхитили развитие отечественной науки. Поэтому выход из печати тома избранных трудов С.И. Карцевского, осуществленный издательством "Языки русской культуры" (М., 2000), очень своевременен, так как открывает российским читателям неизвестного и забытого С.И. Карцевского - одного из активных участников Пражского лингвистического кружка.

Представляемая книга тематически объединяет четыре раздела: I. Работы по теории языка. П. Работы по лексике русского языка первой четверти XX века. III. Рецензии. IV. Приложение.

Самая объемная часть - теория русского языкознания - освещает дискуссионные проблемы формально- грамматического направления в отечественной филологии 1920-х гг., когда и здесь, и за границей наши ученые вели острую полемику о том, как следует разрабатывать и преподавать теоретические вопросы грамматики. Наряду с апологетами этого направления, в известной мере находившимися под влиянием и продолжавшими традиции фортунатовской школы (Д.Н. Ушаков, Н.Н. Дурново, A.M. Пешковский и др.), С.И. Карцевский не принимает полностью эту "моду", имевшую в 1920-е годы немало сторонников и пропагандистов. "Под административным давлением, - пишет он, - грамматический формализм рискует превратиться в своего рода защитный цвет для несчастных "шкрабов" (С. 25- 26). Свои

стр. 121

взгляды на эту проблему и полемику он высказал в работе "О формально-грамматическом направлении", где камнем преткновения стал вопрос о форме, решаемый последователями Ф.Ф. Фортунатова и С.И. Карцевским неодинаково. После ряда метких замечаний (он осуществляет прямо-таки подробнейший разбор тезисов своих оппонентов) в заключительных аккордах статьи автор делает такое обобщение: "Мы пользуемся речью не только для выражения понятий и суждений. Кроме этой "интеллектуальной" функции, она выполняет еще и другую, не менее важную, хотя и прямо противоположную: - она служит нам для выявления наших чувств в целях заражения ими наших собеседников. Оба плана - интеллектуальный и эмоциональный - в практической жизни постоянно скрещиваются. Речь отражает возникающие при этом конфликты: ее логическая основа постоянно разрушается под натиском "психологии" и вновь восстановляется сознанием говорящих. Эта двойственность речи двоит и язык, как в области словаря, так и в области грамматики" (С. 38-39). И далее: "Здесь лежит одна из важнейших проблем языкознания, но формалисты- грамматисты ее не замечают" (С. 39). С.И. Карцевский иллюстрирует этот тезис следующим примером: "Большинство слов, - говорит он, - предназначено не к тому, чтобы определять и называть, но к тому, чтобы описывать, взывать к вашему воображению, быть экспрессивными. Поэтому слова (не термины) имеют по нескольку значений: напр., кобыла - самка лошади, орудие пытки, гимнастический аппарат, бранное слово и т.д." (Там же).

Другой аргумент ученого также кажется весьма смелым (особенно в ту пору). "Дело в том, - замечает он, - что синхрония не означает неподвижность" (С. 41). Это еще один тезис, разводящий "официальных" и "неофициальных" формалистов. Первые, по его мнению, "подходя к языковому механизму, останавливают его, начинают разбирать на части и описывать эти части - это они и считают статикой. Но ведь назначение машины - действовать, а назначение языка функционировать как орудие обмена мыслями и чувствами (курсив наш. - О.Н.) между членами одного языкового коллектива" (Там же).

Рассуждая далее, Карцевский подчеркивает, что знания, открытия и гипотезы ученых призваны в конечном счете способствовать грамотному усвоению системы родного языка и овладению культурой родной речи. Он приходит к следующему выводу: "Старшие классы школы должны дать учащимся ряд научных (здесь и далее курсив наш. - О.Н.) сведений о языке. До сих пор наше общество отличалось в этом отношении полным неведением. Сюда войдут и сведения о русской звуковой системе и об отношениях между произношением и написанием. На младшей же ступени подобного рода сведения не должны выходить за пределы минимума, устанавливаемого конкретными потребностями школьной работы, напр., орфографии. Во всем же ос-

стр. 122

тальном нужно иметь в виду духовную, смысловую сторону родной речи (курсив автора. - О.Н .), систему значимостей, а не мертвый анализ, в результате которого живая ткань языка произвольно режется на ни к чему не годные куски" (С. 45).

Здесь стоит заметить, что принципиальность С.И. Карцевского-ученого и остро полемическая направленность некоторых его оценок не оставила равнодушными последователей Фортунатова. Но если материалы этой дискуссии, явившейся камнем преткновения грамматистов 1920-х гг., довольно хорошо отражены в периодических изданиях тех лет и книгах, то всегда бывает любопытно заглянуть по ту сторону официальной лингвистики, нередко приоткрывающую потаенные струны человеческой интуиции. Так, один такой фрагмент был подмечен нами при изучении научного наследия М.Н. Петерсона. Н.Н. Дурново в письме к нему 1926 г. неожиданно парирует: "Карцев-ский во всех статьях бранит (здесь и далее курсив наш. - О.Н.) формалистов, а когда переходит от общих фраз к делу, проделывает очень хорошую работу, нисколько не идущую в разрез с формальным направлением" (Архив РАН. Ф. 696. Oп. 1. Ед. хр. N 192. Л. 1).

На страницах рецензируемой книги ставятся и другие вопросы в области теории русского языка и, что важно, способов ее практического применения в учебной работе. Этому были посвящены многие труды С.И. Карцевского. Из них отметим статьи, включенные в книгу и остающиеся остро актуальными в наши дни: "По поводу одного вопроса морфологии", "К вопросу о залогах в современном русском литературном языке", "О структуре русского существительного", "Бессоюзие и подчинение в русском языке", "Сравнение", "Предисловие к книге "Русский язык. Часть 1. Грамматика"".

Особо следует сказать о переиздаваемом учебнике С.И. Карцевского "Повторительный курс русского языка", впервые выпущенном в 1928 году. Эту книгу трудно даже назвать учебником в принятом понимании слова, с его определенным догматизмом, который, впрочем, и не отрицается ученым на завершающей стадии обучения, ибо "только он один способен дать ученику в короткий (здесь и далее разрядка автора. - О.Н. ) срок цельное, стройное и четко оформленное представление о предмете" (С. 99). Курс С.И. Карцевского при наличии кодекса "грамматических истин" пронизывает "дух научного исследования", с его экспериментальностью, обращением к читателю не только как к "потребителю" учебной продукции, но и как к соучастнику и, если угодно, разработчику процесса, заинтересованному не в простом изложении фактов языка, а в направлении внимания учащихся к разным сторонам предмета, стимуляции того "эмоционального поля", на почве которого может возникнуть подлинный интерес к языку. Уже в начале книги автор делает не совсем удобный (для грамматистов) акцент, определяя им и

стр. 123

смысл предмета, и его назначение: "Первое, самое главное убеждение, которое (...) учащийся должен вынести из этой книжки, это - то, что язык есть социальное установление" (С. 101).

Мы не станем подробно останавливаться на главах учебника С.И. Карцевского. Каждый при желании может ознакомиться с ними самостоятельно. Скажем только, что при внешне традиционной схеме курса (Наша речь. Строение фразы. Строение слова. Существительные. Глаголы. Прилагательные. Наречия. Служебные слова. Звуковое строение речи. Письмо и орфография) его отличают немеханический, развивающий характер академического изложения, богатство и последовательность иллюстративной базы, умение понимать и слушать и, как следствие - обращенность к будущим читателям, которые, надеемся, найдут в нем немало новых, перспективных и живых идей.

Заслуживают внимания и работы, помещенные составителем книги в других разделах. Это весьма любопытные наблюдения С.И. Карцевского над социолингвистикой родного языка. Всплеск подобных трудов (см., например, статьи и книги Е.Д. Поливанова, В.Б. Шкловского, A.M. Селищева, Г.О. Винокура и др.) в 1920-е годы объясняется не только сменой поколений лингвистов и идеологии, но и появлением большого количества новых слов и явлений, повышенным вниманием к внешней стороне языка и его носителям. В книге публикуются такие труды ученого, как "Русский язык и революция", "Халтура", "Язык, война и революция". Последняя работа, изданная впервые в Берлине в 1923 г. в виде отдельной брошюры, - итог личных наблюдений ученого о влиянии войны и революции на русский язык; здесь же сделана попытка определить и значение словесного самовыражения тех лет для всей системы русского языка.

Третий раздел книги - "Рецензии" - включил в себя наиболее заметные, по мнению составителя, авторские миниатюры ученого, откликавшегося на исследования своих коллег всегда лаконичными, острыми и деловыми отзывами. Здесь представлены рецензии С.И. Карцевского на книги Г.О. Винокура "Культура языка. Очерки лингвистической технологии" (1925), журнал "Родной язык и школа", сборник статей "Методика родного языка. Лингвистика. Стилистика. Поэтика" (1925) A.M. Пешковского, а также его замечания по поводу учебников последнего, отзывы об издании "Синтаксиса русского языка" (1925) А.А. Шахматова и о книге Ш. Балли "Язык и жизнь" (1926).

Последний раздел книги - "Приложения" - будет интересен историкам науки, так как содержит впервые издаваемые материалы заседаний Московской диалектологической комиссии. С.И. Карцевский еще до отъезда за рубеж принимал деятельное участие в ее работе: выступал с докладами, вел полемику с присутствующими, главным

стр. 124

образом, по проблемам морфологии русского языка. Здесь примечательны не только тезисы выступлений С.И. Карцевского, но и подлинные фрагменты дискуссии, в которой принимали участие корифеи науки тех лет: М.Н. Петерсон, Н.Н. Дурново, Д.Н. Ушаков, A.M. Пешковский и др., а также еще совсем молодые П.Г. Богатырев, P.O. Якобсон, Г.О. Винокур. Публикуемые протоколы раскрывают многие неизвестные эпизоды деятельности комиссии; именно там, в ее недрах, отчасти и зарождались будущие фундаментальные труды С.И. Карцевского.

В заключение стоит сказать несколько слов об авторе идеи переиздания научных работ С.И. Карцевского - профессоре Университета Шарля де Голля (Франция) И.И. Фужерон, подготовившей к изданию настоящую книгу. Перед ней стояла непростая задача отбора и комментирования текстов. Но мы хотим отметить прежде всего тот факт, что автор отлично знает не только французские архивы С.И. Карцевского, но также проводит разыскательскую работу в России, итогом которой были публикации в этой книге неизданной ранее рукописи статьи "К вопросу о залогах в современном русском языке" и интереснейших протоколов заседаний Московской диалектологической комиссии 1918 года. Когда эта рецензия уже была написана, в издательстве нам сообщили, что готовится к изданию еще один том трудов С.И. Карцевского - плод неустанной деятельности г-жи И.И. Фужерон. Надеемся, что в нем будут представлены и другие грани филологических исследований самобытного русского ученого и педагога.

Permanent link to this publication: