СПб.: Евразия, 2006. 640 с.

Военные походы монголов сыграли важную роль в жизни населения не только Азии, но и всего мира. Различным аспектам данных событий уделено достаточно внимания историков. Однако исследователей, опирающихся на подчас весьма противоречивые письменные свидетельства, интересуют вопросы преимущественно политической и военной организации величайшей в истории империи монголов, а также историческая роль ее основателя. Появление книги, автор которой отказывается от "буквального прочтения официальных текстов", очень важно, поскольку он предлагает принципиально иной подход к рассмотрению образа Чингис-хана.

Новая работа А. Г. Юрченко, исследователя, давно и плодотворно занимающегося изучением монгольской государственной мифологии, может быть условно разделена на две большие части. Первая часть, посвященная имперским мифам, содержит комментарии автора к цитируемым документам и предположениям о ролях, целях и задачах мифотворцев, о религиозных и космографических составляющих "мифа о Чингис-хане" - главного монгольского имперского мифа, а также обширные цитаты из источников, коих Юрченко насчитал 49 (из них 25 рассмотрены подробно, некоторые переведены с латинского языка на русский). Подавляющее число аннотируемых источников написаны внешними наблюдателями, в основном западными. "Взгляд из Европы" особенно важен, так как предыдущие исследования советских и российских ученых базировались главным образом на восточных, собственно монгольских и китайских, источниках. Вторая часть текста посвящена "антимифу" и включает в себя данные, изложенные в двух предыдущих крупных произведениях автора, поэтому здесь они рассматриваться не будут [Юрченко, 2002 (1); Юрченко, 2002 (2)].

А. Г. Юрченко справедливо считает, что большинство письменных источников несет информацию только о тайных механизмах формирования политических мифов, а не об исторических событиях, поэтому написать на их основе подлинную историю Монгольской империи не пред-

ставляется возможным. Ценность этих текстов как раз и заключается в их идеологической направленности, распознав которую мы сможем с той или иной степенью достоверности узнать об умонастроениях и задачах создателей мифов. Собрав и проанализировав источники, А. Г. Юрченко разделил их на внутренние (созданные на территории монголов), внешние (написанные иностранными наблюдателями - дипломатами и путешественниками) и пограничные (донесение де Сент-Квентина о дипломатическом диспуте между папскими послами и придворными нойона Байджу).

Сами мифы автор делит: 1) по времени появления, на созданные во время правления двух первых монгольских ханов и сотворенные позднее; 2) по объекту обращения, на адресованные элитам государств, включенных в состав империи, и элитам еще не покоренных стран; 3) по географическому принципу: на имперские и региональные. Авторы мифов, в свою очередь, делятся на представителей военной и административной элит. Кроме того, выявляются мифы, отражавшие ожидания несториан. По мнению Юрченко, существовал и ответ на все эти мифы в виде так называемого "Романа о Чингис-хане" (с. 35). На мой взгляд, такая типология достаточно сложна, но, главное, она не работает, так как один и тот же миф или фрагмент мифа в зависимости от обстоятельств может быть отнесен к разным группам. Построение четкой типологии в данном случае, исходя из особенностей источников, вообще невозможно. Ведь мифотворцы, по моему мнению, занимались тем, что сейчас называется "манипулированием" - одним из приемов "психологической войны", мероприятия которого направлены не только на устранение или замирение противников, но и на поднятие "боевого духа" собственного народа. В зависимости от обстоятельств применялась как тактика "запугивания" - легенда о "Народе Гог и Магог" (мусульманская версия - "Иаджуд ва Маджуд"), слухи о зверствах монголов, - так и тактика "умиротворения" ("Легенда о пресвитере Иоанне", дарование привилегий священнослужителям).

Подобным образом менялся и образ Чингис-хана, становившийся "грозным" или "милостивым". Например, в письменных источниках неоднократно подчеркивается миссия Чингис-хана по упорядочению Мира под его руководством, причем по заданию Высших Сил. Данную идею творцы политических мифов по-разному доносят до отдельных групп населения. Так, в Европе монголы предстают выходцами из Тартара, слугами Антихриста и т.д. Та же картина наблюдается на мусульманском Востоке. Это было сделано с целью запугать ("предупредить") христиан и мусульман, исходя из их эсхатологических ожиданий. Во внутренних источниках Чингис-хан предстает в образе посланника или даже сына верховного божества - Тенгри. Монгольский бог, адаптированный, по мнению Юрченко, несторианами, дарует Чингис-хану власть сначала над монголами, а потом над всем Миром. При этом монгольский правитель наделяется правом уничтожать хаос путем устранения его носителей и наводить порядок. Высшие силы помогают ему одержать победу над зачинщиками ссор, мятежниками, восстающими против воли Неба. Эта интерпретация доктрины "Чингис-хан - посланник Высших Сил" адресована кочевникам, в том числе монголам.

Следует признать огромную заслугу А. Г. Юрченко в сборе и публикации многочисленных фрагментов документов, содержащих компоненты монгольского имперского мифа. Текст книги, подобно постмодернистским произведениям, содержит мало конкретных выводов, оставляя читателям возможность сделать это самим. Особенно удачной следует считать попытку интерпретации "Романа о Чингис-хане", в которой Юрченко показал единую систему, трактуя каждую деталь сочинения во взаимодействии с другими. Кроме того, он определил, с какой целью было создано данное произведение.

Главное, что, на мой взгляд, удалось показать Юрченко, - это виртуальность информации, заключенной в источниках. Ведь они могут описывать всего лишь предполагаемые сценарии развития события, а не само реальное событие. Поэтому истина, в поиске которой историки сопоставляют данные разных свидетельств без выяснения задач их авторов, изначально недостижима. Юрченко сравнивает описания одного мифа, например "Чингис-хан - посланник Высших Сил", с разными источниками не для того, чтобы выбрать наиболее правдоподобный, а чтобы доказать, что они лежат в разных плоскостях миропонимания. То, что в христианских источниках Чингис-хан общается с Богом или даже с Иисусом Христом, в мусульманских - с Аллахом, а в кочевнических - с Тенгри, информирует нас о конфессиональных предпочтениях адресатов посланий, а не о религиозной принадлежности правителя монголов. Полученная картина напоминает разночтения христианских, мусульманских и иудейских данных о принятии хазарами религии в "Хазарском словаре" М. Павича. В данном случае можно было бы разделить политические мифы по религиозному признаку (Юрченко выделяет лишь "несторианские"), но это также ни к чему не приведет, поскольку мы имеем дело с адаптацией идей к восприятию через призму религий. Здесь

важно замечание Юрченко, адресованное современным историкам о том, что в основе картины мира средневековых монголов была модель принципиально отличная от монорелигиозной.

Как уже отмечалось, Юрченко не снабдил свою насыщенную выдержками из документов книгу конкретными предположениями о том, кто создавал политические мифы, лишь изредка высказывая гипотезы о возможных истоках происхождения того или иного фрагмента. Позволю себе воспользоваться "Исторической географией..." как источником (из-за обилия цитат она может рассматриваться в качестве такового) и попытаться выдвинуть ряд предположений, связанных с одной группой мифотворцев. Конечно, нам не удастся узнать имена монгольских "Баудолино" (герой одноименного произведения У. Эко), но все же приблизит к решению вопроса.

Исходя из выводов Юрченко о мозаичности имперского мифа и искусственном характере новой идеологии (с. 41), попробуем найти истоки этого явления. Поскольку реализация монгольского имперского проекта была молниеносной, можно думать, что она опиралась на уже существовавшие традиции великодержавия. В организации своей государственности, особенно на раннем этапе, Монгольская империя принимала во внимание опыт ранее существовавших степных государств, таких как Уйгурский и Тюркские каганаты. По мере увеличения государства, включения в него урбанизированных территорий монгольской элите приходилось учитывать опыт персидской и китайской империй. Таким образом, можно говорить о трех крупных составляющих монгольского имперского мифа: степной (монгольско-тюркской), иранской и китайской. Остановлюсь на иранской составляющей, под которой здесь понимается влияние не только государственной и религиозных систем Персии, зародившихся на ее территории, но и вероучений, воспринятых кочевниками в уже преобразованном иранцами виде, таких как несторианство, переднеазиатская версия буддизма и т.д.

А. Г. Юрченко приводит довольно много примеров иранского влияния, сводя все к несторианству. Разберем сложность религиозной интерпретации на примере мифа о явлении Ясы, которую приносит орел. Юрченко считает, что Яса не была связана с кодификацией монгольского обычного права (с. 288), а представляла собой инокультурное явление. Поэтому не совсем понятно сравнение златокудрого подателя Ясы с орлом - родоначальником и творцом шаманов якутской (достаточно близкой монголам) мифологии. Предположительно, Яса содержала также "небесный мандат на управление Миром", воплощение харизмы Чингис-хана, его право на власть. Из внешних источников (Джувайни, Макризи) известно, что "Яса была талисманом, обеспечивающим победу на поле сражений" [Вернадский, 2000, с. 106]. Образ орла достаточно многообразен [Штернберг, 1995, с. 357 - 384], но в качестве подателя символа харизмы ему может быть найден аналог в иранской религиозной традиции (как и самому явлению харизмы, сопоставимому с иранским фарном). Подателем последнего часто выступает Ахура Мазда, нередко являвшийся в образе орла. Более того, в монгольской летописи "Шара Туджи" Чингис-хан назван сыном Хормусты-тенгри [Шара Туджи, 1957, с. 131].

Из-за воздействия и взаимовлияния различных религий внутри иранской религиозной традиции достаточно трудно распознать конкретное вероучение. Нелегко определить, где кончается зороастризм в так называемой зерванитской версии [Бойс, 2003, с. 107 - 110], а где начинается митраизм в "чистом виде" [Кюмон, 2000], в своей восточной версии - в религии Бон [Кузнецов, 2001] или как составная часть манихейства [Виденгрен, 2001, с. 61 - 62]. Напомню, что манихейство аккумулировало как элементы маздаизма в форме митраизма (магического зерванизма), так и иудео-христианское наследие в форме гностицизма (есть параллели и с несторианством [Виденгрен, 2001, с. 153]), кроме того, сильно влияние буддизма и, возможно, позднее ислама. Известно, что гонимые последователи Мани часто маскировались под приверженцев других религий, - например, буддизма или христианства. Поэтому правильнее все же говорить об иранском влиянии, важнейшим компонентом которого, безусловно, являлось несторианство, а не сводить все к этой форме христианства. Обилие иранских религиозных черт позволило некоторым исследователям, смешивавшим два слоя монгольской духовной культуры - государственные культы и народные верования, - делать вывод об иранском характере всей "древнемонгольской религии" [Гумилев, 1996].

Обозначив преобладание (но не тотальное) иранского влияния на монгольский имперский миф, рассмотрим, кто являлся проводником этого воздействия. Историки [Вернадский, 2000, с. 104; Гумилев, 1997, с. 233] неоднократно отмечали, что иранское влияние на монголов может быть объяснено деятельностью уйгуров, которые в то время были тюркским оседлым народом, занимавшимся преимущественно торговлей по Великому шелковому пути (а также садовод-

ством) и исповедовавшим буддизм, манихейство, несторианство и мусульманство. Несмотря на свою оседлость, этот народ являлся хранителем степной традиции, помня о своем каганате, существовавшем в VIII-IX вв. на территории Монголии. Именно эта черта импонировала Чингисхану, уважавшему культуру уйгуров и противопоставлявшему ее китайской [Груссе, 2000, с. 162- 165]. Уже после победы над кереитским правителем Ван-ханом, отождествляемым с мифическим пресвитером Иоанном [Гумилев, 1997], на сторону Чингис-хана переходят чиновники побежденного государства. Это были в основном уйгуры (в том числе несториане), идеологически оформившие свой переход в приводимой А. Г. Юрченко легенде (с. 62 - 75). Известно, что у уйгуров монголы заимствовали письменность (и многое другое), восходящую к согдийскому, а ретроспективно - к арамейскому курсивному письму. Автор отмечает, что "образованные уйгурские чиновники и писцы играли важную роль в государственном аппарате Монгольской империи" [Юрченко, 2002 (2), с. 161].

После разгрома Уйгурского каганата, государственной религией которого было манихейство, большая часть уйгуров мигрировала в Восточный Туркестан. Там, в Таримском бассейне, они создали государство Кочо со столицей в Турфанском оазисе, которое в 1207 г. добровольно подчинилось Чингис-хану. Духовный и светский правитель Кочо идикут Барчук явился к монгольскому хану с обещанием "отдать силу" (эквивалент харизмы) и "стать пятым сыном" [Сокровенное сказание..., 2002, с. 123]. Чингис-хан принял "пожертвование" и выдал за идикута дочь. Значение добровольного присоединения городов-оазисов Восточного Туркестана трудно переоценить. А. Г. Юрченко приводит мнение, что "Восточный Туркестан был самой важной геополитической основой державы Чингис-хана, ее стратегическим центром тяжести" (с. 143). От себя добавлю, что Великий шелковый путь был его становым хребтом, его жизненно необходимой артерией. Из городов Восточного Туркестана монголы получили то, чего им не хватало при подготовке к великим военным походам - первоначальный капитал и идеологическое обоснование, т.е. монгольский имперский миф. Только после этого произошла трансформация степного каганата в обширную евразийскую империю.

Сохранились и письменные упоминания об учителях монголов. А. Г. Юрченко приводит рассказ венгерского епископа о допросе монгольских пленных: на вопрос об учителях они признали, что их учат "какие-то бедные¹ люди, которые много постятся, носят длинные одежды и никому не причиняют зла". Исходя из их обрядов, венгерский епископ считает их фарисеями и саддукеями. Юрченко же полагает, что это были уйгуры-несториане (с. 68 - 69). Видимо, все же нельзя исключать, что это были манихеи, обряды которых могли напомнить венгерскому епископу фарисейские и саддукейские. Вообще же в уйгурской среде принадлежность к конкретной религиозной общине была вторична, важнее была корпоративная и этногенетическая общность. Л. Н. Гумилев приводит рассказ об уйгуре Коркузе (Георгии), который происходил из христианской семьи, принял буддизм, а затем перешел в ислам [Гумилев, 1997, с. 259].

На с. 72 своего произведения А. Г. Юрченко задает хороший вопрос: "Что могло заставить кочевников под знаменами Чингис-хана отправиться на завоевание стран, куда нужно было двигаться годы?", справедливо отмечая, что "монгольский порыв в чем-то был сходен с религиозным порывом". На мой взгляд, мы приблизимся к ответу, если будем понимать, что уйгуры и другие жители Восточного Туркестана "внушили" монголам мессианскую (во многом гностическую, манихейскую) идею по установлению нового порядка, обусловленного "небесной сущностью чингисидов" и правилами "Ясы", сделали их "орудием Бога". Именно так, благодаря сотворенной мифологии, они воспринимали себя и воспринимались другими (однако часто с "противоположным знаком").

Сами уйгуры Восточного Туркестана преследовали ряд целей, самой заметной из которых было обеспечение контроля над Великим шелковым путем, над распределением торговых потоков. Поэтому для них был важен мир на территории всей Евразии, возможный лишь при единодержавном управлении обширной территорией единой правящей династией. Это было достигнуто с помощью монголов Чингис-хана и его потомков. В привычной для него манере Л. Н. Гумилев пишет, какие выгоды получили уйгуры: "Они могли скупить у монгольских воинов любое количество добычи, разумеется по дешевке, так как они были монополистами; кроме того, монголам были необходимы грамотные чиновники... Уйгурские грамотеи немедленно предложили свои услуги и получили должности не менее выгодные, чем даже торговые сделки" [Гумилев, 1997, с. 233].

В книге А. Г. Юрченко - "бледные", видимо, так правильнее [Юрченко, 2002 (2), с. 71].

Интересно, что "Роман о Чингис-хане" назван так по аналогии с "Романом об Александре" (с. 13). Соглашусь с мнением А. Г. Юрченко о неправомерности сравнения Чингис-хана и Мухаммеда (с. 63) и, напротив, о результативности сопоставления фигур правителя монголов с Александром Великим (с. 120). Чингис-хан и Александр Македонский действительно имеют много общего помимо отмеченной учеными гениальности и планетарного размаха. Можно сопоставить деяния Чингис-хана с политикой не только Александра, но и его отца Филиппа II. Если Александр Великий получил в наследство от отца непрочный, но все же союз единой Македонии с Грецией, то Темуджин (будущий Чингис-хан) получил от отца гораздо меньше. Путь отца и сына из династии аргосских Гераклидов (принятых эллинами "за своих" и допущенных до участия в олимпиадах; возводивших свой род к Гераклу, а через него к Зевсу) по объединению Македонии, затем союзу с греческими государствами, освобождению малоазийских полисов под лозунгами "панэллинизма" и "мести за Пелопоннесскую войну", войне против Персии и поход далее на Восток - все это примерно соответствует жизненному пути представителя рода борджигин (происходившего от луча света, этнически отличного от соседних родов): объединению родовых земель, затем войне с кереитами и найманами, союзу с городами Восточного Туркестана и войне против Кучлука, войне с государством хорезмшахов (причем Мухаммед II сам претендовал на сравнение с Искандером), походам на Запад².

История сохранила для нас имена греков, призывавших македонцев организовать поход на Восток: Исократ, Эсхин и другие [Гафуров, 1980, с. 50], но имена уйгуров - идеологов военных походов монголов - неизвестны. Интересно, что среди основных источников "Романа о Чингисхане" Юрченко выделяет уйгурский вариант легенды об Огуз-кагане, сопоставляемом с Александром Македонским [Юрченко, 2002 (1), с. 133]. Представляется, что были и другие сведения об Александре, полученные от согдийцев, непосредственно с ним сталкивавшихся, которые уйгуры использовали в создании мифа о Чингис-хане. Считается, что Александр Великий изолировал народы Гог и Магог, отождествлявшиеся европейцами с монголами, причем совпадал даже способ освобождения [Юрченко, 2002 (2), с. 46 - 47]. Освобождение народов Гог и Магог - первый этап окончательной войны сил Света и Тьмы.

Выход книги Юрченко очень своевременен, поскольку при постмодерне или пост-постмодерне, в котором мы живем, важны не сами вещи или события, а их восприятие - на него пытаются влиять всевозможные "пиарщики" и "имиджмейкеры". Многие историки, даже отдавая себе отчет, что ряд источников информации (будущие письменные источники) создают свой, отличный от других, образ правителя, не распространяют это на древние, подчас еще более одиозные документы, оставляя за скобками интересы и задачи автора. Интерпретация источников, без выяснения идеологии творцов, заведомо ведет к сотворению своих, противоречащих другим, образов Чингис-хана, как это имело место у "евразийцев", японских "милитаристов" или современных "вставших на путь демократии" монголов. В Монголии всеобъемлющий образ создателя государства используется как демократами, так и националистами. Интересно, что во время летней предвыборной кампании 2006 (юбилейного) года в Хубсугульском аймаке монгольских националистов представлял кандидат с характерной фамилией Темуджин.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бойс М. Зороастрийцы. Верования и обычаи. СПб.: Петербургское востоковедение, 2003. Вернадский Г. В. Монголы и Русь. Тверь-Москва: АГРАФ, 2000. Виденгрен Г. Мани и манихейство. СПб.: Евразия, 2001.

Гафуров Б. Г., Цибукидис Д. И. Александр Македонский и Восток. М.: Наука, 1980. Груссе Р. Чингисхан. М.: Молодая гвардия, 2000.

Гумилев Л. Н. Древнемонгольская религия //Древний Тибет. М.: Институт ДИ-ДИК, 1996. Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства. М.: Институт ДИ-ДИК, 1997. Кузнецов Б. И. Бон и маздаизм. СПб.: Евразия, 2001. Кюмон Ф. Мистерии Митры. СПб.: Евразия, 2000. Сокровенное сказание монголов. М.: Издательство КМК, 2002. Шара Туджи. М. -Л.: Издательство Академии наук СССР, 1957.

Штернберг Л. Я. Культ орла у сибирских народов // Кунсткамера. Избранные статьи. СПб.: Евразийский дом, 1995.

Юрченко А. Г. Империя и космос. СПб.: Евразия, 2002(1).

Юрченко А. Г. Христианский мир и Великая монгольская империя. СПб.: Евразия, 2002(2).

Есть и другие сходства - например, в религиозной политике.

Постоянный адрес данной публикации: