ВОСТОКОВЕДАМ О ВОСТОКОВЕДЕНИИ:

(1) Введение в востоковедение. Общий курс.

Отв. ред. Е.И. Зеленев, В.Б. Касевич. СПб.: КАРО, 2011;

(2) Концепции современного востоковедения.

Отв. ред. Е.И. Зеленев, В.Б. Касевич. СПб.: КАРО, 2013

Две книги, подготовленные в основном силами сотрудников Восточного факультета Санкт-Петербургского университета1, представляют собой материалы к курсам, читаемым на этом факультете. Ответственными редакторами и поистине вдохновителями обеих книг являются Е.И. Зеленев и В.Б. Касевич. Книги не несут гриф "Учебное пособие", но в аннотациях говорится, что они предназначены главным образом для студентов: одна - для бакалавриата, другая для магистратуры. Первая из них снабжена рабочей программой учебной дисциплины "Введение в востоковедение", предназначенной для первокурсников Восточного факультета и рассчитанной на 18 аудиторных занятий, т.е. "впритык" для первого семестра. Конечно, коллектив преподавателей Восточного факультета вправе сам решать вопросы объема данного курса и его места в учебном процессе. Но данная книга показывает, что курс крайне насыщен и отличается высоким уровнем сложности.

Забегая вперед, скажу, что и для студентов других гуманитарных специализаций подобные курсы, анализирующие смысл соответствующей науки, были бы крайне полезны. Вторая книга, судя по аннотации, тоже "курс лекций", но остается неясным, имеется ли в виду преподавание всем магистрантам независимо от специализации или выборочно. Некоторые материалы этой книги окажутся трудными для неспециалистов.

Книги, по словам редакторов, "концептуально продолжают" одна другую. Поэтому и рассматривать их нужно по отдельности и вместе. Одну для краткости будем называть "Введение" (1), другую - "Концепции" (2).

Главное впечатление от этих книг: наконец-то востоковеды занялись осмыслением своей науки и осознали, что студентов надо вводить в более широкую проблематику, знакомить со смыслом той науки, которой они решили овладевать, а не просто обучать языкам, истории и другим "страноведческим" дисциплинам. Подобные книги действительно необходимы, если мы считаем востоковедение наукой, если понятие "востоковедение" несет смысловую нагрузку, если мы продолжаем размышлять в терминах "Запад" и "Восток".

Книги построены по довольно четкому плану. Обе открываются статьями (главами), посвященными фундаментальному вопросу - что есть востоковедение. Затем этот вопрос конкретизируется в ряде глав, разбирающих востоковедную составляющую общенаучных дисциплин: филологии, истории, экономики, психологии и т.п. Далее книги содержат краткие очерки, рассказывающие об истории и современном состоянии изучения отдельных регионов Востока, отдельных литератур, отдельных религий. Эти главы должны дать студентам именно востоковедное, а не синологическое, индологическое или арабистическое образование. Наконец, даются сведения об основных этапах истории отечественного востоковедения. Хорошо, что отдельно рассказывается о "прикладном" востоковедении, т.е. о практическом применении знаний о восточных странах во внешней политике нашей страны. Можно отметить, что через всю книгу не очень назойливо, но последовательно проходит красной нитью роль именно Санкт-Петербургского университета и петербургских ученых в продвижении нашей науки.

1 В проекте участвовали несколько специалистов из других учреждений Санкт-Петербурга, а также из Москвы.

стр. 162
Из этого краткого перечня затронутых сюжетов ясно, что была задумана фундаментальная работа, которая не может быть выполнена "в один присест". Поднятые проблемы часто спорны, привлеченный материал разнообразен и может не укладываться в ту или иную концепцию. Книга в хорошем смысле полемична, что предполагает обсуждение поднятых проблем и создание альтернативных книг такого же направления.

Итак, начнем с вопросов: что есть востоковедение? Это изучение стран (обществ) Востока во всех аспектах их существования. Это наука или комплекс наук? Во "Введении" В.Б. Касевич признает, что "общей теории востоковедения в сколько-нибудь явном виде на сегодняшний день не существует", однако считает, что такая теория "необходима" и ее следует "искать" (1, с. 21). В "Концепциях" В.Б. Касевич ставит тот же вопрос с позиций признаков науки как социального явления и приводит аргументы в пользу того, что востоковедение это фундаментальная наука, которая может быть также прикладной (2, с. 33).

Но ведь другие страны (общества) тоже изучаются. Можно при желании выделить направления "американоведение", "евроведение" и др. Однако "ориентализм" есть, а "оксидентализма" нет. В чем дело? Объясняется все довольно просто: современные науки, в том числе и гуманитарные, возникли в Западной Европе в XVII в. Предметом их изучения были европейские реалии - общество, культура, искусство, религия (христианство). И когда европейские ученые обратились к изучению Востока, то сразу возникли проблемы, не ощущавшиеся, когда речь шла об изучении "своей" истории и "своих" народов. Европоцентризм, конечно, сохранился (и от него по сей день никак невозможно избавиться), и Восток стал пониматься как "исключение", "отклонение" от западного эталона. Если бы современная наука (поставим мысленный эксперимент) возникла не на Западе, а в Китае или Индии, то "отклонением" выглядел бы Запад. Отсюда одна из сквозных тем обеих книг соотношение знаний о Востоке с общемировой наукой. Сохраняется ли валидность понятий "восточное языкознание", "восточная литература"? "История Востока" - это просто локальный процесс на одной из частей Земли, равнопорядковый "истории Европы" или "истории России", или это специфическая "вещь в себе", требующая для своего открытия особых исследовательских приемов?

Вторая ступень в теоретической идентификации Востока насколько содержательно само это понятие? Представляет ли Восток единую "вещь" или это лишь стереотип, вызванный к жизни все тем же европоцентризмом, тем, что в нашем представлении страны Азии и Африки объединяет их отличие от Европы? Насколько научно оправданны заключения об особенностях "Востока", основанные большей частью на знакомстве ученого только с какой-то одной страной? Слово "Восток" в устах китаиста и индолога означает разные понятия. Наблюдение за коллегами заставляют подозревать, что мозги у индолога и китаиста устроены по-разному. Предложения, начинающиеся как "такое явление, как художественное творчество Востока, в частности Китая..." (2, с. 200), не должны были бы употребляться.

Иногда применение страновых знаний к "Востоку" в целом приводит к элементарным ошибкам: "Для стран Востока характерно особое уважение к историописанию" (1, с. 137). Так может написать только китаист. Может быть, исламовед, но не индолог.

В ряде случаев авторам удается показать, что Восток не монолитен, что мировоззренческие, в том числе эстетические, взгляды народов Ближнего Востока, Индии и Дальнего Востока различались кардинально (Глава "Особенности мировосприятия в восточных обществах" (1,с. 150-157)).

Но все же, есть ли позитивные, а не негативные ("отличие от") черты, объединяющие весь Восток? Во "Введении" В.Б. Касевич постулирует: "Фундаментом формирования культурной, социально-психологической и иной специфики, которая выделяет Восток как особый культурноисторический ареал, мы предлагаем считать традиционализм" (выделено автором (1, с. 16)). "Востоковедение - это наука о духовной и материальной культуре традиционалистских сообществ в синхронии и диахронии с опорой на свидетельства языка и текста" (2, с. 19; курсив и полужирный шрифт автора).

Н.Н. Дьяков в "Концепциях", ссылаясь на этот постулат, уточняет: "Востоковедение комплексная наука, в основании которой лежит опирающееся на знание восточных языков и источников изучение культуры, истории, традиционного хозяйства и права, традиционных социальных и политических институтов Азии и Африки". «Главный предмет востоковедного исследования можно вкратце определить как "языки и традиции Востока"» (2, с. 110; выделено мною. -Л.А.).

стр. 163
В этих формулировках несомненно есть рациональное зерно. Основные восточные культуры озабочены сохранением "старины", традиций, стремятся к неизменности. Отсюда жанр комментариев на древние тексты и комментариев на комментарии (1, с. 20). Но при таком подходе из объекта изучения востоковедов изымаются современные институты гражданского общества в странах Востока, индустриальные формы производства, международные отношения и многое другое. Более того, стало уже трюизмом наблюдение, что современный восточный человек живет как бы в двух мирах: сохраняет традиционное сознание, но вынужден работать в современном мире, к тому же готов воспользоваться всеми благами, которые ему предлагает современная технология. Значит ли это, что востоковед может изучать только "половину" современного человека в странах Азии и Африки? К тому же при таком понимании востоковедения значительная часть материалов, включенных в обозреваемые книги, оказывается ненужной! (См. ниже.)

Итак, книги вводят студента в проблематику нашего комплекса наук. Вслед за обсуждением востоковедения как явления даются начатки наук, составляющих этот комплекс: лингвистики, текстологии (В.Б. Касевич), литературоведения (А.В. Образцов), фольклористики (О.Ю. Завьялова).

В "Концепциях" проблема соотнесения востоковедения с филологическими науками разрабатывается еще более углубленно. А.К. Оглоблин ("Восточная филология. Источниковедение, сравнительно-историческое и типологическое языкознание") доказывает, что востоковедная лингвистика вносит свой вклад в лингвистику в целом. По-моему, он несколько увлекается при этом специальными сведениями, не всегда необходимыми магистранту, если он не лингвист. В.Б. Касевич вслед за этим вновь берет слово ("Востоковедение и лингвистика"), чтобы обосновать мнение, что наряду с общими закономерностями бытования и развития языков существует категория "восточные языки", которая требует особого подхода. Впрочем, "вопрос о правомерности выделения особого класса восточных языков еще только поставлен и изучен в самом первом приближении" (2, с. 60).

А.В. Образцов в главе "Востоковедение и литературоведение" (2, с. 61-71) рассматривает вопрос о методах изучения восточных литератур. Он называет "равно ошибочными" позиции как отрицания общности фундаментальных закономерностей эволюции литератур восточных и западных и неприменимости к Востоку даже терминов европейского литературоведения, так и рассмотрения восточных литератур как вариантов, лишь подтверждающих мировые закономерности (2, с. 67). Он ставит также интересные вопросы о противоречивом переплетении литературоведения с историей, лингвистикой и антропологией.

Проблемы соотношения всемирной и восточных литератур рассматриваются также в очерке М.Л. Рейснер "История всемирной литературы: взгляд востоковеда".

Глава В.В. Бочарова "Востоковедение в антропологическом дискурсе" знакомит студентов с дискуссионными вопросами изучения восточных обществ в контексте, конечно, общих проблем антропологии. Дается представление о теории культуры, о борьбе между "примордиальным" и "конструктивистским" направлениями в этнологии, о различии понятия "этнос" в отечественной этнологической литературе и "этничность" - в западной, о существующих теориях модернизации.

Надо согласиться с тем, что "теория этноса... в отечественной науке занимает привилегированное место" (2, с. 82). В нашей жизни вопрос о национальности, по моему мнению, привлек неподобающе пристальное внимание. Тем важнее терминологическая точность. Но в предыдущей книге ("Введение") категории этнос даны два различных определения. На с. 158 (сноска): "Под этносом принято понимать исторически сложившуюся на определенной территории совокупность людей, обладающих общими особенностями языка и культуры, а также сознанием своего единства и отличия от других (самосознанием), выраженном в самоназвании". А на с. 164: "Под этносом понимается большая социальная группа людей, объединенных общими установками и диспозициями, стереотипами поведения и взаимосогласованными ожиданиями типичных реакций на различные события жизни". Второе определение тщательно очищено от всего "этнического". Согласовывать презентацию некоторых базовых понятий все же надо, особенно в работах, предназначенных для студентов, которые могут быть введены в заблуждение разночтениями в тексте. Или, напротив, подчеркивать разницу в понимании термина и заострять проблему.

Глава Н.А. Самойлова во "Введении" знакомит студентов с азами истории как ремесла (источниковедением, историографией, вспомогательными историческими дисциплинами), с

стр. 164
актуальными теоретическими подходами к изучению истории стран Востока - формационным и цивилизационным. К сожалению, она выбивается из ряда глав, направленных на поиски места востоковедения в науке, в данном случае его места в исторической науке.

Что касается марксистского (формационного) и цивилизационного подходов к историческому процессу, то они изложены хотя и кратко, но достаточно внятно. Уделено должное внимание новейшим тенденциям в исторической науке, в частности ее "антропологизации". Показано, что так называемый цивилизационный подход не представляет собой единой концепции, и в среде его сторонников царит довольно большая неразбериха во взглядах. Правда, напрасно автор включил в число сторонников этого подхода В.П. Илюшечкина, который был бескомпромиссным сторонником однолинейности всемирной истории: даже из выдержек из его сочинений, приведенных в книге (1, с. 145-146), явствует что он понимал "цивилизацию" в духе Г.Л. Моргана и Ф. Энгельса.

"Цивилизационная тема" продолжает развиваться и в "Концепциях" в статье Е.И. Зсленева и Н.А. Самойлова "Регионально-цивилизационный метод в востоковедных исследованиях". Смущает то, что авторы сочли возможным дословно повторить несколько "общеобразовательных" страниц из вышеупомянутой главы Н.А. Самойлова, но в целом это все же самостоятельная работа, в которой авторы стремятся объединить (хотя бы терминологически) стадиальный и цивилизационный подходы и предложить свой подход. Они утверждают, что "региональноцивилизационная парадигма исторического исследования может стать концептуальной основой нетрадиционной парадигмы научного исторического знания" (2, с. 254) и что "современный исламский мир или пространство исламского мира вступает в XXI в. с новой научной парадигмой исторической науки регионально-цивилизационной" (2, с. 256). Эти идеи требуют дальнейшего разъяснения.

В главах Е.И. Зеленсва "Культурогенез в свете концепции геокультурного пространства и поля", А.Г. Старожука "Ритмы и культурные коды: новое в востоковедном методе" и Н.А. Самойлова "Теоретические основы изучения истории социокультурного взаимодействия и формирования геокультурных пространств" эти идеи не столько разъясняются, сколько усложняются. Вводится серия понятий, каждое из которых требует обстоятельного разъяснения (которому нет места в книге) и обоснования их необходимости именно для изучения Востока. Среди таких понятий "геокультура", "цивилизация-империя", "геокультурное воображение", "код культуры", "ансамбли геокультурных кодов", "геокультурное поле", "геокультурная среда", "ритмы" (наблюдаемые, по мнению А.Г. Старожука, во всех проявлениях восточной культуры), "социокультурное взаимодействие" (которое совсем не то же, что "межкультурное взаимодействие"), "фазовое пространство", "комплексы процессов". Вводятся "стадии социокультурного взаимодействия" "индифферентное взаимодействие", "идентификация", "активация", "адаптивная стадия" и, наконец, "стадия социокультурного синтеза".

Ничто так не обнажает искусственность данного построения, как приводимые автором примеры. Их два: взаимодействия России с Византией и Китаем. По мысли А.Г. Старожука, "Россия ... сумела перенять и освоить огромный пласт византийской культурной традиции" (2, с. 327), "Гсокультурные образы, характерные для византийского геополитического и гсокультурного пространства, естественным образом, вместе со всем культурным наследием Византии, переместились на Русь" (2, с. 331; выделено мною. - Л.А.). По-моему, очень многое не "переместилось" и очень многое Россия не "переняла" и не "освоила". И к лучшему, и к худшему.

Здесь же вскользь упоминается "союз" Александра Невского "с Золотой Ордой в целях более эффективного противостояния экспансии Запада" (2, с. 332). Союз всадника и лошади? Он был эффективен? Это татары помогли Александру разбить небольшой отряд Ливонского ордена на Чудском озере?

Что касается отношений России с Китаем, то автор пытается уложить их историю в свою схему "стадий". Он успешно преодолевает стадии "индифферентного взаимодействия", "идентификации", "активации" и доходит до "стадии адаптации". Он несколько преувеличивает значение для России связей с Китаем во второй половине XIX в., но все же, слава Богу, не доходит до "стадии социокультурного синтеза" (2, с. 338). Впрочем, может быть, все впереди?

Продолжаются уже порядком надоевшие рассуждения по поводу словесного определения "культуры" и "цивилизации", которые перепутываются между собой. Например, Н.А. Самойлов предлагает "учитывать" определение культуры Питиримом Сорокиным ("совокупность, которая создана или модифицирована в результате сознательной или бессознательной деятельности

стр. 165
двух или более индивидов") и тут же дает свое определение ("резервуар духовных ресурсов, которые накапливаются в результате осознанной деятельности человека" (2, с. 321; выделено мною. Л.А.). При этом противопоставляет "культуру" и "собственно социальную деятельность людей", что уже совершенно запутывает дело.

Возвращаясь к главе Н.А. Самойлова во "Введении", следует напомнить, что формационная теория - лишь один из изводов стадиально-универсалистского подхода к истории, который безраздельно господствовал в Европе начиная с древности и до XIX в. Что марксистская теория этапов истории непосредственно выросла из концепций Сен-Симона и Гегеля. Что "либеральная парадигма", как ее называет Н.А. Самойлов, восходит не к учению Макса Вебера (1, с. 143; 2, с. 240), а к гораздо более далеким временам.

Кроме того, глава неудачно названа "Страны Азии и Африки в мировой истории". Если следовать за названием, то в этой главе можно было бы рассказать о роли народов Востока в зарождении человеческой цивилизации (в Моргановски-Энгельсовском смысле); о том, какой вклад страны Востока внесли в возникновение европейской цивилизации (уже в другом смысле как вариант "цивилизационного подхода"); о том, как сейчас стоит вопрос о причинах их последующего застоя или отставания; об их вкладе в мировой процесс в период, когда они попали в колониальную или полуколониальную зависимость от Запада; наконец, об их роли в современном мире. Кстати, глава с таким содержанием очень бы хорошо смотрелась в книге. В ней можно было бы воздать должное Востоку как подавляющему большинству человечества.

В "Концепциях" проблема смычки истории и востоковедения ставится в главе Е.И. Зеленева "Образ мира в историческом знании и востоковедение". Здесь дан очень емкий и интересный очерк эволюции понимания исторического процесса. Этот очерк будет весьма полезен, причем не только студентам-востоковедам, но и историкам любых иных регионов.

Очерк Е.И. Зеленева там же, в "Концепциях", дополнен главой Н.Н. Дьякова "Востоковедение и история (Ближний Восток)". Она немного эклектична (в соответствии со своим названием). Здесь и о теориях культуры и цивилизации, и об арабской науке в средние века, и о деятельности Восточного факультета СПбГУ, и об изучении истории Ближнего Востока в европейской и американской науке, и о книге Э. Саида "Ориентализм" (1978). Напрасно только автор называет то, о чем говорит Э. Саид, его "теорией" (2, с. 124). Никакой теории у Саида нет. Есть весьма точное наблюдение за одной из встроенных черт западного востоковедения.

Глава "Экономика Востока в антропологической перспективе" (автор - В.В. Бочаров) дает представление об основных экономических теориях новейшего времени. Отмечается, что содержание понятия "экономическая деятельность" неодинаково в разных обществах как в историческом (традиционные и современные общества), так и в культурологическом (развивающиеся и развитые страны) планах. Понятно изложено, что такое "исламская экономика". Подчеркиваются аспекты экономической жизни, обычно не привлекающие должного внимания экономистов: роль коррупции, неформальных отношений, теневой экономики, причем автор видит в этих явлениях не только их негативную сторону, но и тот "устойчивый порядок", который способствует капиталистическому развитию: «именно "теневики" устанавливают истинно демократический экономический порядок» (1, с. 191). Материал этой главы бросает некоторый свет и на ситуацию в нашей стране, на что автор довольно прозрачно намекает. Однако в стремлении подчеркнуть специфику восточных стран и выявить последние тенденции в мировой экономике автор перегибает палку: "Именно здесь (на Востоке. - Л.А.) впервые потерпели полный провал концепции, построенные на принципах классической и неоклассической экономики" (1, с. 211). Это равносильно заявлению, что после появления теории относительности "потерпела полный провал" теория Ньютона.

Иногда автор увлекается культурологическим подходом. Например, связывает преобладание мелких предприятий в Китае с культом предков и силой клановых связей; считает, что заучивание конфуцианских текстов, практиковавшееся в традиционном Китае, "выработало у населения привычку к упорному интеллектуальному труду" (1, с. 204).

В "Концепции" включена глава, посвященная проблемам сочетания науки экономики и изучения экономики и вообще социально-экономического развития стран Востока (авторы С.Ф. Сутырин, Л.В. Попова и М.Н. Самойлова). Здесь тоже проводится мысль, что после освобождения восточных стран от колониализма их экономическая политика, в частности преобладающее развитие государственного сектора в экономике, будто бы опирается на "возрождение традиционных ценностей и подходов в хозяйственной деятельности" (2, с. 131). Это, конечно,

стр. 166
натяжка, объясняемая модой на замену в рассуждениях экономического фактора "духовным", или культурным. Чисто экономические причины расцвета государственного предпринимательства (кратко говоря, слабость местного частного капитала) достаточно убедительно проанализированы еще советскими востоковедами-экономистами, и нет никакой необходимости отказываться от их выводов, тем более что это выводы не только марксистских ученых, но и "буржуазных".

Все же позиции этих трех авторов в отношении роли традиционных ценностей в современной индустриализации кажутся более взвешенными: "попытки связать современные экономические успехи Китая с влиянием конфуцианской традиции представляются некорректными" (2, с. 130).

К проблеме роли традиций в экономической политике В.В. Бочаров относит и моду на так называемую исламскую экономику. Я думаю, это два разных вопроса, которые намеренно смешиваются апологетами "особого пути". Идеологические потуги "возврата к истинному исламу" с его враждебностью к банковскому проценту выдаются за часть проблемы специфического пути стран Востока. Никакой "исламской экономики" на самом деле нет и быть не может, что и признает В.В. Бочаров (1, с. 207-208), но лозунг хорош.

Тема экономики продолжена и развита в "Концепциях" в статье P.M. Нуреева "Экономические концепции современного востоковедения". Это весьма квалифицированный обзор взглядов зарубежных и советских экономистов на эволюцию мировой экономической системы и на перспективы развития отстающих стран в этой системе. Отчасти статья перекликается с упомянутой статьей В.В. Бочарова из "Введения".

Приходится отметить досадную небрежность. "Краткие итоги", которые P.M. Нуреев подводит в конце раздела 2 ("Институциональные предпосылки индустриализации"), он дословно повторяет в заключении раздела 3 ("Роль внешних факторов генезиса рыночной экономики"), где этот текст совершенно излишен (ср. с. 359 и 366).

Глава "Право на Востоке" (В.В. Бочаров) во "Введении" содержит ряд ценных наблюдений и способствует прояснению многих реалий прежней и современной жизни на Востоке. Но и здесь видна переоценка специфики. По сути дела, предлагается дихотомия: на Востоке господствует обычное право, на Западе официальное, закрепленное в законах. Роль обычаев, неформальных связей, "понятий" во многих странах Востока действительно велика, но все же там существует и религиозное право, вполне официальное и часто зафиксированное в скрижалях. Это не государственные законы, но это и не обычное право. Достаточно вспомнить, что шариат и адат часто находятся в конфликте. Кроме того, нельзя представлять дело так, будто западноевропейские нормы права на Востоке просто игнорируются или отторгаются, но навязываются Западом при помощи экономического, политического, а то и военного давления (1, с. 214). Подспудно проводится даже мысль, что странам Востока и не надо переходить на европейскую правовую систему, а нужно следовать своим цивилизационным обычаям и продолжать жить "по понятиям". Нет, очень значительные прогрессистски настроенные силы в развивающихся странах стремятся изжить допотопные формы отношений и строить жизнь по законам. Это удается с трудом, но удастся.

Идеологическая установка автора толкает его к привлечению весьма одиозных источников. Например, со ссылкой на Г.С. Мэна утверждается, что британский судья в колониальной Индии «тщательно взвешивал точную сумму духовных благ, полученных покойником от жертвоприношений его прямого или бокового потомка... размер тех благодеяний, которые нисходят на родича, приносящего "священную воду и священный пирог"» (1, с. 223). Это фантастика. Мэн не был специалистом по Индии и ставил перед собой задачу не рассказать об этой стране, а подкрепить индийским материалом свою схему развития сельской общины, которая (схема) в то время была популярна в Европе. На самом деле британский судья судил по тому или иному кодексу и никогда не занимался духовными благами покойников.

Тут же говорится, что англичане разрабатывали свою колониальную политику "на теоретических воззрениях Б. Малиновского" и потому "включали обычно-правовые нормы в колониальные юридические кодексы". Имеются в виду, по-видимому, попытки британцев во второй половине XVIII в. создать в Индии кодексы местного права на основе дхармашастр. Но, во-первых, дхармашастры - это не обычное право, не народные неформальные "понятия", а священные книги, в которых, в частности, уделяется внимание и правовым вопросам. А во-вторых, где формирование колониальной политики (XVIII в.) и где Б. Малиновский (1884-1942)?

стр. 167
В "Концепции" включена глава Л.Р. Сюкияйнена "Правовая проблематика в российском востоковедении". Очерк этот довольно лапидарен, но, во всяком случае, противоречит заявленному во "Введении" тезису о господстве обычного права на традиционном Востоке. Да и доказательство безосновательности этого тезиса налицо: хотя бы работы В.М. Рыбакова о законодательстве империи Тан, одна из которых включена в ту же книгу.

Но проблема отношения к праву на традиционном Востоке действительно важна и, может быть, кардинальна. Начиная с античности европейцы все общественные отношения почему-то стремились оформить в виде писаных, государственных законов. На Востоке же многие общественные отношения регулировались "понятиями". Еще раз повторю, что это не примитивное "обычное право".

Во "Введении" нет главы об изучении философии восточных обществ и соотношении этого изучения с историей философии в целом. Это прискорбно. Но в "Концепциях" такая глава есть (автор Р.В. Светлов). Она содержит несколько сюжетов. Во-первых, вопрос о принципиальном отличии того, что называется "философией" на Западе и Востоке. Это отличие подчеркивается неоднократным упоминанием пары "западная теоретическая мысль" и "восточная мудрость" (2, с. 146, 147, 149, 154). Во-вторых, это проблема влияния восточных религиозно-мировоззренческих идей на европейскую мысль. Здесь ключевым словом для характеристики ситуации служит слово "мода" (2, с. 148, 149, 152). В-третьих, дается очерк научного изучения восточной мысли в Европе, Америке, России. В последнем случае с явным креном в сторону вклада Санкт-Петербурга в эту отрасль востоковедения. Эта глава, как и вся книга, задумана как учебное пособие для всех студентов-востоковедов, а не только специализирующихся по той или иной дисциплине. С точки зрения этой задачи глава о философии трудна для восприятия. Вместе с тем она выполняет наряду с главами по лингвистике важную роль, показывая молодым читателям особенности нашей науки.

Новаторскими по тематике следует признать три главы "Введения", призванные раскрыть "душу" Востока: "Особенности мировосприятия в восточных обществах" A.Г. Старожука, "Этнокультурные особенности народов Азии и Африки" Н.В. Григорьевой и "Этнопсихологические особенности народов Азии и Африки" Н.А. Спешнева. К сожалению, Н.В. Григорьева и Н.А. Спешнсв увлеклись теоретическими, в значительной мере схоластическими, построениями модели "этнической культуры" и категориями этнопсихологии, которые оттеснили на второй план конкретные особенности восточных народов. Содержание главы об этнопсихологии выражено в ее последней фразе: "...можно сделать вывод о том, что познание этнопсихологии народов Востока крайне важно для правильного восприятия и понимания своеобразных культур изучаемых стран и регионов" (1, с. 169). Таким образом, "познание этнопсихологии" отнесено в будущее.

В "Концепциях" эта тема продолжена и развита в главе О.Ю. Завьялова "Востоковедение и психология". Основная мысль автора о том, что личность европейская и неевропейская отличаются друг от друга и требуют для своего изучения разных методик, подкрепляется двумя рядами аргументов. С одной стороны, это размышления некоторых восточных мудрецов о сущности "человека" или "души", с другой данные социопсихологов (или этнопсихологов) о разности реакции современных представителей разных цивилизаций. Думаю, что эти два ряда данных не следует соединять. Они относятся к разным плоскостям и даже разным "зданиям" на поле востоковедения. Современные данные социопсихологии - это наука, как бы ни были ненадежны ее выводы. А "структура психики", по санкхье, упанишадам или Нэй-цзин, это спекулятивное философствование, не имеющее основания в опыте. На основе их конструкций нельзя построить "концепцию африканской личности", впрочем, как и индусской, и китайской. Они бесполезны для современного ученого, который занят изучением ментальности и психологии реальных людей.

Мне кажется, что стремление обозначить разницу между европейцами и неевропейцами часто толкает ученых к преувеличению, акцентированию этой разницы. Например, "в индивидуалистических культурах (т.е. в Европе. Л.А.) поведение в большей степени регулируется социальными установками, чем групповыми нравственными нормами" (2, с. 163). Я думаю, что в обоих случаях регулятором выступают "социальные установки". Другое дело, что они действуют через более или менее расширенную группу. "Индивидуализм", будто бы пронизывающий западное общество, весьма относителен и явно преувеличен в нашем представлении. Это относится и к "материалистичности" западного общества, или к его "погоне за прибылью", и т.п. Не надо забывать, что весь мир держится не только на запад-

стр. 168
ной экономике, но и на западном праве (так называемое международное право) и западной культуре.

И в главе о психологии встречаются перехлесты в стремлении обозначить восточную специфику. Например, "в японском языке положение глагола в конце фразы позволяет говорящему, увидевшему реакцию на свои первые слова, смягчить фразу или даже полностью изменить ее первоначальный смысл" (2, с. 163). В хинди, скажем, или в немецком языке сказуемое тоже стоит в конце предложения. Что же, немцы и индийцы тоже хотят "смягчить смысл"?

Утопично выглядит предложение автора знакомить европейских молодых людей с восточным фольклором, а восточных детей с западным, чтобы увеличить взаимопонимание и снизить агрессивность.

Глава "Востоковедение и религиоведение" (автор - В.В. Емельянов) по смыслу должна занимать одну из ключевых позиций при определении места востоковедения в группе гуманитарных наук. Здесь особенно отчетливо видна тенденция развития науки вообще: возникновение дисциплины (в данном случае - религиоведения) на базе фактически одной религии - христианства; насыщение ее неевропейским материалом, который первоначально анализируется по аналогии с христианством; преобразование дисциплины в глобальную науку, в которой христианство занимает заметное, но в то же время скромное место.

Автор считает, что со знакомством с неевропейскими религиями возникла концепция стадий развития религий, т.е. фактически речь идет о том, что христианство стало пониматься как высшая стадия развития религии, которая в принципе как бы единственная для всех людей. Затем возникла тенденция видеть единство всех религиозных воззрений, т.е. уравнять все религии по их значимости или истинности.

Глава представляет собой краткий очерк истории религиоведения, главным образом изучения месопотамских религиозных взглядов и тех выводов, к каким приходили исследователи, сравнивая их с христианством. Вопрос о роли индуизма, буддизма, а также китайских идей, вытекающих из конфуцианства, не ставится. Так что эта глава в последующих изданиях должна быть, по крайней мере, расширена.

Глава "Востоковедение и культурология" (автор - А.Г. Старожук), конечно, должна присутствовать в книге: культурология стала в последнее время заметным явлением и начала претендовать на всеобщность, на изучение всех аспектов социальной жизни, поскольку под культурой стали понимать "все, что не природа". Здесь также обращается внимание на то, что при изучении восточных обществ встречаются похожие на Европу феномены культуры, однако они не идентичны. Указывается на разное понимание на Западе и Востоке таких категорий, как "художественная литература", "изобразительное искусство", разное место в номенклатуре "искусств" таких направлений, как каллиграфия, поэзия и т.п. Но в целом содержание данной главы представляется неполным, что объяснимо, как я уже говорил, слишком широкими запросами так называемой культурологии, которая хочет быть всем.

Наконец, глава "Востоковедение и искусствознание" (автор Н.В. Алферова) посвящена тому, чтобы "исключить два распространенных, сформировавшихся в XX в. полярных подхода: когда считалось, что западное и восточное искусство не имеют никаких общих позиций; и противоположный - когда развитие западного и восточного искусства представляется единым потоком истории мирового искусства" (2, с. 207).

Новое направление, ставшее в последние годы частью востоковедения, - изучение Востока в контексте международных отношений, освещается в главах "Страны Азии и Африки в истории и теории международных отношений" (Е.И. Зеленев, Н.А. Самойлов), "Геополитические и геостратегические методы исследования в востоковедении" (Е.И. Зеленев). Их можно приветствовать, поскольку сегодняшнему выпускнику университета необходимо ориентироваться в международных отношениях и понимать современный политологический язык.

Однако из текста выясняется скорее всего вопреки намерениям автора, что геополитика - это, во-первых, схоластика. Для нее существенным является не реальность, а выковывание категорий: "силовые поля", а именно "эндемичное поле", "пограничное поле", "перекрестное поле", "тотальное поле"; "срединное пространство"; "осевой регион", "хартленд", "римленд"; "территория", которая совсем не то же, что "пространство"; "геополитическая парадигма", "геополитический код", "концепция фронтира". Целый раздел теории посвящен определению "границы". Оказывается, это не то, что вы подумали, а "один из важнейших инструментов геополитического анализа" (1, с. 512). Прекрасным образчиком политологического мышления служит такая фраза:

стр. 169
"Верховенство на конкретной территории соответствующей государственной власти - основной признак государственной территории" (1, с. 511).

Во-вторых, автор, по существу, доказывает, что геополитика как исследовательское направление в буквальном смысле отжило свой век. "Геополитика и геостратегия - это разные качества политического мышления, относящиеся к различным эпохам политического развития человечества. Если XX в. по праву может считаться веком геополитики, то XXI в. обещает стать веком геостратегии" (1, с. 523). Геостратегия в его понимании - "новое политическое мышление, развивающееся в русле политического идеализма" (1, с. 523), когда "рентабельность завоеваний неуклонно падает" (1, с. 522). Это этап политического мышления, "не допускающий силовые методы в качестве инструмента решения межгосударственных проблем" (с. 524) и учет шести "геостратегических измерений": политики, культуры, национальной безопасности и равновесия государственно-политических сил в мире, геоэкономики, информационной технологии, экологии (1, с. 525).

При таком понимании изложение геополитических доктрин Ф. Ратцеля, Дж. Паркера, Ш. Радо, К.Э. Сорокина, У.Дж. Фулбрайта, К. Хаусхофера и других как неких, хотя и относительных, но все же истин, представляется излишним. Познакомить с ними студентов полезно, они могли бы подаваться как памятники мысли ушедших времен.

Однако автор с таким предложением скорее всего не согласится. Он считает, что "в условиях многополярного и многовекторного характера мировой политической системы геополитика и геостратегия остаются не только областями научного знания, но и грозным оружием борьбы за политическое господство" (1, с. 525).

Из сюжетов этих глав хотелось бы остановиться на категории "интересы". Я бы поставил вопрос о ложных интересах, которыми нередко руководствуются нации, а также резче противопоставил бы интересы государства (как бы мы его ни понимали: как одну из корпораций или как орудие господствующего класса) и национальные интересы, т.е. интересы народа. Е.И. Зеленев указывает на различия этих двух категорий, но затем стремится их различие минимизировать: "Фактически речь идет о едином проблемном блоке лишь с незначительным смещением акцентов в сторону соответственно этнополитических либо военно-политических интересов" (1, с. 509). Мне кажется, что в отечественной литературе расхождениям интересов правящей верхушки и широких слоев народа уделяется недостаточное внимание начиная еще с древней Руси и до сегодняшнего дня ("Была бы страна родная, и нету иных забот..."). Между тем примеры, когда власть, движимая честолюбием, жертвовала людьми и будущим страны, слишком многочисленны в мировой истории, чтобы их перечислять.

Еще хотелось бы возразить по поводу трактовки советского периода российской истории. Е.И. Зеленев исходит из представления, что "при тоталитарных режимах общественное мнение населения нередко игнорируется, что приводит к острым кризисам, когда национальные, т.е. государственные, интересы, декларируемые властями, не находят поддержки у населения страны" (1, с. 510). Мне кажется, что при рассмотрении тоталитарных режимов акцент должен быть сделан на том, что власти формируют общественное мнение, декларируя ложные "национальные интересы". И какое-то время находят поддержку у населения. Можно было бы подробнее остановиться на политической доктрине Советской России. Она, по справедливому замечанию автора, "сохраняла имперский характер и питалась идеями и принципами геополитики, сформулированными накануне и во время Первой мировой войны" (1, с. 520), однако существенно модифицировала эту доктрину, присовокупив к ней концепцию борьбы за мировую революцию и создание всемирного Союза Советских Социалистических Республик. Далее автор утверждает, что "чистки и репрессии 30-х гг. XX в. окончательно прервали преемственность в развитии геополитической мысли в России" (там же). По-моему, все было наоборот. СССР при Сталине вернулся к имперской доктрине, отодвинув на второй план идею мировой революции. Неверно, что "официальная государственная геополитическая доктрина отсутствовала и в послесталинский период". "Борьба за мир и социализм", борьба с империализмом вполне служили официальной доктриной, преобразовавшись в брежневский период во "все для блага человека".

Кстати, хорошо было бы при рассмотрении "интересов" четко различать официальные внешнеполитические доктрины и реальные цели политики тех или иных режимов. Более чем сомнительно утверждение, что "борьба за права христианского населения Южного Кавказа была одним из важнейших факторов российско-османского и российско-иранского соперничества,

стр. 170
которое привело к целой череде войн России с Турцией и Ираном" (1, с. 480). Забота о христианах, "страдающих под гнетом Османов", провозглашалась, конечно, как "сверхзадача" царского правительства, но реальные цели отличались от пропагандистских лозунгов. Иначе зачем было захватывать, скажем, Азербайджан?

В "Концепциях" тема изучения международных отношений продолжена главой "Востоковедение и конфликтология" В.И. Колотова. Эта глава явно неудачная. Основная мысль этой главы: власть при проведении внешней политики должна более внимательно прислушиваться к мнениям специалистов-востоковедов. Приведено несколько примеров того, как неучет реальной обстановки привел к поражению. Прежде всего к поражению США во Вьетнаме и к поражению Советского Союза в Афганистане. "Вот так большие страны расплачиваются за некомпетентность своих политиков и их неспособность привлечь к сотрудничеству профессионалов" (2, с. 180). Можно подумать, что привлечение профессиональных ученых помогло бы США и СССР выиграть эти войны!

Автор все же разводит востоковедение, которое все знает о Востоке, и конфликтологию, которая разрабатывается на материале всего мира и потому неприменима к Востоку. В большей мере глава отвечала бы задачам книги, если бы искала общее поле исследования для этих двух наук. Кстати, А.Д. Богатуров, цитату из которого автор приводит в поддержку своей позиции, пишет прямо противоположное: он сетует, что востоковеды плохо учитывают достижения теоретической конфликтологии (2, с. 170).

Хотелось бы еще отметить, что В.Н. Колотов вне связи со своей основной темой обрушивается с суровой критикой на христианских миссионеров (2, с. 171-176). Они, оказывается, чуть ли не основные колонизаторы, "самые опасные посланцы Запада". "Экономически обоснованным считалось направить в страну сначала не солдат, а миссионеров, которые бы изучили ее слабые и сильные стороны, обрели союзников и единоверцев, и вот тогда уже можно было приступать к захвату, причем отчасти руками ее же жителей, которых миссионеры уже успели обратить в католицизм" (2, с. 171). Ну, прямо-таки диверсанты в тылу врага! Приводить аргументы, показывающие, что вся эта эскапада - плод горячечной фантазии, нет желания и места. Упомяну все же, что британцы сначала выгнали из Индии миссионеров-католиков, а своим миссионерамангликанцам разрешили начать работу в Индии только в 1813 г. А сипаи, завоевавшие Индию для британцев, были вовсе не католиками, а индусами и мусульманами.

Позволю себе выразиться образно: в настоящее время Восток это конфликты. Проблема овладения востоковедами терминологией и аппаратом конфликтологии существует и будет обостряться. В следующем издании книги эту главу надо заменить.

В "Концепции" включена глава А.Д. Богатурова "Востоковедный ракурс международных исследований", которую тоже можно отнести к серии материалов о соотношении востоковедения и политологии. Однако она выходит за пределы подобной темы. А.Д. Богатуров, во-первых, выделяет те современные явления, которые делают изучение незападных стран особенно неизбежным. С отдельными формулировками в этой части главы можно поспорить, но общий смысл ее неоспорим: "Базовая слабость теории международных отношений, как и общественных наук вообще, состоит в недоучете тех явлений и социальных процессов, которые протекают в незападной части мира и задают специфику мировосприятия незападных стран и их поведения в мировой политике" (2, с. 262).

Во-вторых, автор формулирует (фактически как бы суммируя высказывания на эту тему в предыдущих главах), в чем же все-таки специфика этих стран. В кратком пересказе они будут выглядеть еще более жестко, чем в тексте автора, но тем самым я хочу подчеркнуть, что это именно те проблемы, которые достойны дальнейшего обсуждения. Итак, основные различия:

1) приоритет ценности демократии в западных странах и суверенитета и территориальной целостности - в незападных;

2) ориентация на личный успех на Западе - и на успех группы - на Востоке;

3) в западных странах правит закон, а в незападных - интерпретации закона и режим его применения, определяемый "вождем";

4) акцент на индивидуальных правах человека и ценности человеческой жизни на Западе - и преобладание ценности идеи и жертвенности во имя ее в незападных странах;

5) ритуал выборов на Востоке - и реальная возможность смены власти через голосование на Западе;

6) индивидуальная конкуренция и ответственность индивида за свои решения и стремление индивида уйти от ответственности и переложить ее на того или иного "вождя" (2, с. 267-268).

стр. 171
При этом Л.Д. Богатуров склонен подать эту дихотомию как равноправные цивилизационные черты, не отдавая предпочтения ни тому, ни другому набору ценностей. Однако и его терзают по этому поводу сомнения: "Такой тип мышления был присущ, вероятно, европейцу в Средние века и позднее был почти изжит в евро-американской традиции" (2, с. 268). Он согласен, что это именно "архаика" (2, с. 265). Но если это мышление характерно для средневековья, если это архаика, то, следовательно, это не врожденные особенности (раз их можно "изжить"!), а стадиальные признаки? И тогда получается, что правы те на Западе и на Востоке, кто ставит своей целью максимальную вестернизацию всего мира?

В чем А.Д. Богатуров абсолютно прав (и что он убедительно аргументирует) это необходимость учитывать "архаику" при определении политики и не надеяться, что с архаикой будет быстро покончено. "Незнание, непонимание незападных реалий, пренебрежение к ним снижает объяснительную способность многих западных концепций международного развития, не позволяет делать адекватные обобщения по поводу природы процессов, происходящих в мире не-Запада и, вследствие этого, в мировой системе в целом" (2, с. 266).

Внешнеполитическая тематика затрагивается еще в нескольких материалах "Концепций". О.Б. Озеров в эссе "Востоковедение и процессы глобализации" представляет свой, достаточно оригинальный, взгляд на "приливы" глобализации, которые он начинает с Римской империи. Он сетует на то, что транснациональные корпорации "никому не подотчетны" (2, с. 281), что происходит "ускоренная передача национальных полномочий наднациональным органам, опять же никем не избранным и никому не подотчетным" (2, с. 282), что получает преобладание "не обсужденная и не согласованная ни с кем, рожденная в глубинах непрозрачных структур... предложенная модель монополярного мира" (2, с. 283). Автор горой стоит за демократию и пафосно восклицает: "А кто выбирает банкиров с Уолл-стрит и руководство ТНК? В лучшем случае держатели акций, народы к этому отношения не имеют" (2, с. 281). Может быть, директоров корпораций надо избирать при помощи всеобщего тайного и прямого голосования? А кто будет "обсуждать" политику компаний, с кем ее нужно "согласовывать"? О.Б. Озеров говорит, что надо обратиться в ООН, чтобы сделать этот процесс "подконтрольным национальным государствам" (2, с. 283) и даже "вернуться к основам Вестфальской системы" (2, с. 284).

Все это не только несбыточно, но и крайне устарело. Ведь еще В.И. Ленин зафиксировал начало этого процесса и считал его объективным, естественно-историческим. Говоря о разделе мира между транснациональными корпорациями (которые он называл "монополиями"), он не ссылался на сговоры Морганов с Рокфеллерами, а считал это стадией в эволюции капитализма.

Как же быть с "родовой травмой" востоковедения? Есть ли у востоковедения будущее в ходе процесса специализации дисциплин? В конце первой книги Е.И. Зеленев и Н.А. Самойлов вводят для нашего ремесла особое обозначение: "наука интегрирующая", т.е. "соединяющая воедино другие науки (либо их ключевые, базисные элементы) на своей собственной методологической основе" (1, с. 494). Но наличествует ли такая основа? Как мы помним, В.Б. Касевич считает, что "общую теорию востоковедения" еще нужно искать.

Значительный объем проекта занимают ознакомительные тексты, предназначенные не для тех, кто специализируется по стране или региону, а для востоковедов иных специальностей. Во "Введении" это очерки о литературах Древнего Востока (Ю.Н. Прорубщикова), Индии (СО. Цветкова), арабских народов (М.Н. Суворов), Персии (М.С. Пелевин), Китая (А.Г. Старожук), Японии (Л.Ю. Хронопуло), народов Африки южнее Сахары (А.В. Ляхович).

Этой же задаче - дать студентам общее представление о разнообразии Востока - подчинены главы "Восток как родина мировых и основных национальных религий", "Буддизм" (обе - В.Б. Касевич), "Восточное христианство", "Ислам" (обе М.А. Родионов), "Иудаизм" (И.Р. Тантлевский), "Индуизм" (М.Ф. Альбедиль), "Зороастризм" (В.Ю. Крюкова). По этим главам я могу сделать замечания только в пределах своей компетенции.

Например, есть несколько замечаний к главе об индуизме. В целом это сложное явление описано достаточно выпукло. Представляется находкой классификация индуизма как религии мифологической. Но ряд неточностей следует поправить. Так, персы не имели возможности "сконструировать" термин "индуизм", поскольку не были с ним знакомы, а кроме того, у них нет суффикса "-изм" (1, с. 295).

Непонятно, как сумели прочесть в надписях Индской цивилизации, что божество с рогами буйвола «именуется "Великой Звездой"» (1, с. 297). Разве эти надписи уже прочли?

стр. 172
Вряд ли правильно, что "зарождение движения бхакти" было "результатом встречи двух разных религиозных идеологий" (имеются в виду индуизм и ислам) (1, с. 301). Автор тут же пишет, что движение бхакти зародилось "на дравидийском юге в VII XI вв." и, следовательно, ислам здесь ни при чем. Можно добавить, что бхакти - одно из древних направлений в индусской религиозной мысли и процветало, в частности, при Гуптах (IV-V вв.).

На той же странице автор сначала утверждает, что "Движение бхакти в основных чертах завершило становление индуизма в его современном виде", а затем сообщает, что в XIX первой половине XX в. индуизм претерпел "реформацию", "трансформацию". Мне кажется, что индуизм продолжает развиваться и может в ближайшее время совершенно изменить свой облик.

Вопрос о трех путях к "освобождению" изложен путано, потому что сами индусы излагают его противоречиво. Они применяют две системы классификации путей к мокше. Одна триада ("три пути") - это дхарма (благочестие), артха (достижение выгоды или пользы) и кама (любовь, в том числе и плотская). В ней предпочтительным считается первый путь. Другая триада, представленная в Бхагавадгите, это джняна-марга (путь знания), карма-марга (путь деяний) и бхакти-марга (путь любви к божеству). В этой триаде предпочтительным является третий путь. Есть еще множество интерпретаций "трех путей". Индусы никогда не смущаются противоречиями, которые присущи их религиозным и мифологическим представлениям.

Несколько замечаний вызывает и глава по буддизму. Во-первых, непонятно, почему из 33 страниц, отведенных этой теме, 5 посвящены ведической религии. Они были бы более уместны в главе по индуизму, но и там они в таком объеме, пожалуй, не нужны.

Во-вторых, вряд ли у бога Индры есть в буддизме какие-то "функции гаранта". В индийских священных книгах можно прочесть вес что угодно (хотя бы то, что Будда аватара Вишну), но для буддистов все эти писания не имеют значения.

В той же главе приводится мнение И. Канта, что для любой религии существенными являются три представления: идея Бога, идея бессмертной души и идея свободы воли. "Без них соответствующая система воззрений не может считаться религией в собственном смысле слова" (с. 320). Великому философу принято верить, но в таком случае буддизм не является религией "в собственном смысле слова", потому что Бога в нем нет, а душа, конечно, живет долго, но ее цель - нирвана, т.е. прекращение существования. Автор даже утверждает: "Ортодоксальный буддизм отрицает существование души", что явный перебор (с. 327). И ислам, получается, не религия, потому что он учит, что все совершается по воле Аллаха.

Надо обязательно отметить одну опечатку, поскольку она крайне досадна. "Остров" на санскрите и других индийских языках - двыпа, а не дипа. И Индия поэтому не может быть "Джамбудипой". Тем более не надо это слово давать в английском множественном числе (дипас, махадипас) (1, с. 332-333). Эта досадная опечатка придает всему изложению буддийской космологии анекдотический оттенок непрофессионализма.

Включены также очерки регионов: "Древний Восток" (Н.В. Козырева), "Ближний Восток: эволюция историко-культурного пространства в мире ислама" (Н.Н. Дьяков), "Восточная Азия" (Н.А. Самойлов), "Юго-Восточная Азия" (В.Н. Колотов, Б.Н. Мельниченко), "Южная Азия" (Н.В. Гуров, Ю.Г. Кокова), "Центральная Азия", "Южный Кавказ (Закавказье)" (А.К. Алексеев), "Африка южнее Сахары" (А.С. Зданевич).

Глава, рассказывающая о развитии тибетологии и монголоведения (В.Л. Успенский), появляется только в "Концепциях". Более логично было бы поместить ее среди очерков по регионам, но хорошо уже то, что она включена во вторую книгу. Она как бы "закрывает" важную лакуну среди очерков о регионах и в главе "Буддизм", а именно рассказывает об особенностях тибетомонгольского буддизма, так называемого ламаизма.

Эти очерки очень нужны, чтобы студенты не замыкались в границах своей узкой специальности. Недочетом регионоведческих глав (и страноведческих очерков внутри них) можно счесть разнобой в их построении. Ближний Восток представлен историко-культурным эссе (в целом удачным, дающим представление о регионе), в основном касающимся прошлого и совершенно дистанцирующимся от современных острых противоречий, которые свойственны этому региону. В разделе о Южной Азии прямо признается, что "особое внимание" в нем уделено древности и средневековью (1, с. 420).

Действительно, проблемы индийской цивилизации освещены достаточно толково. Смущает только то, что включены некоторые сюжеты, уже затронутые в главах по индуизму и буд-

стр. 173
дизму. Приходится отметить досадные опечатки: вряд ли можно назвать джанапады середины 1-го тыс. до н.э. "государствами", да еще "самостоятельными" (1, с. 422), Завоевание Синда арабами произошло не в VII в., а в 712 г. (1, с. 425); Васко да Гама первый раз приплыл в Индию в 1498 г., но все же "проникновение" европейских колонизаторов в страны Южной Азии началось не в XV, а в XVI в. (1, с. 426).

В главе "Южный Кавказ (Закавказье)" совсем опущена современная проблематика. При этом она немного попахивает армянским национализмом (Урарту подается как предтеча Армении, подчеркивается древность армянского народа и новоприходство тюрок). В отличие от этой главы регион Восточная Азия дан вместе с его новейшей историей. Кратко, пунктиром, но, наверное, так и нужно. Глава об Африке южнее Сахары составлена как энциклопедический справочник.

Очерк Юго-Восточной Азии, напротив, перегружен, как мне представляется, современной внешнеполитической тематикой, поданной к тому же в конфронтационном ключе, в духе "холодной войны". Экономические успехи некоторых стран Юго-Восточной Азии в последние десятилетия поданы в жанре детектива. Оказывается, что "бурный экономический рост" этих стран был "незапланированным" (кем?) и "не нравился некоторым крупным внерегиональным державам" (догадайтесь, каким!). Поэтому в 1997 г. были предприняты атаки на валюты этих стран, но "Западу не удалось поставить на колени политические элиты стран ЮВА" (1, с. 413). Гадили странам ЮВА и США, и МВФ, но КНР и Махатхир Мохамад встали стеной на защиту независимого курса и отстояли его.

К сожалению, не все главы этой серии снабжены хронологическими таблицами.

Замечания вызывают приложенные к главам карты. Карты нужны, но в данном случае они крайне схематичны и, по существу, не нагружены. А главное - даны в разных масштабах, которые к тому же не обозначены, что вообще-то считается необходимым при любом картографическом материале. Так что Камбоджа, например, оказывается больше Вьетнама, Мьянмы, Таиланда; Индия равна по площади Бангладеш, а Бутан стал больше Непала.

В "Концепциях" тема Древнего Востока раскрывается более широко и глубоко в главе В.В. Емельянова "Новые концепции в изучении культуры Древнего Востока". Эта глава интересна прежде всего специалистам, а также аспирантам и магистрантам, специализирующимся по данной проблематике. Автор и правда освещает имеющиеся подходы к изучению Египта и Месопотамии, но создастся впечатление, что он озабочен главным образом изложением собственных научных находок. Это все же скорее научная статья, чем обзор исследований. Глава сложна для востоковедов иных специальностей и потому, мне кажется, не совсем подходит в качестве одной из тем этого курса.

Такой же характер научных статей, не работающих на основной замысел книг, носят работы Н.Н. Телицына "Основные концепции развития письма у тюркских народов в древности" и В.М. Рыбакова "Опыт социопсихологической интерпретации уголовных законов китайской династии Тан (618-907 гг.)", хотя сами по себе они интересны.

Наконец, в книгу включены ознакомительные главы "Основные этапы истории отечественного востоковедения", "Восточный факультет Санкт-Петербургского государственного университета" (Н.А. Самойлов) и "Прикладное востоковедение" (Е.М. Османов). Проблематика истории отечественного востоковедения затрагивается, как ясно из вышеизложенного, и в ряде других глав издания. Подобные материалы, как водится в таких случаях, представляют собой сборники имен, названий учреждений и выпущенных работ без какого бы то ни было анализа. Но в контексте этих глав хочется привести цитату из совсем другой главы, отличающуюся смелостью и способную вызвать яростный протест: "В России наука никогда не рассматривалась властью серьезно в качестве важного ресурса по оптимизации социально-управленческих практик" (1, с. 171).

Подводя итоги, надо еще раз подчеркнуть, что петербургские коллеги подняли кардинальные вопросы нашей профессии. По существу, они призвали к дискуссии по проблемам статуса востоковедения и составляющих его дисциплин среди других наук; о роли в развитии мирового гуманитарного знания, которая объективно принадлежит его востоковедной составляющей. Поставлена и более приземленная задача - как готовить востоковедов. Я думаю, что дискуссии по всем этим вопросам могли бы быть развернуты на страницах журнала.

стр. 174

Постоянный адрес данной публикации: