Хивинское ханство, образованное в начале XVI в. на территории древнего Хорезма, с населением около 900 тыс. человек, из которых примерно 60% составляли узбеки, земледельцы и ремесленники и до 30% воинственные, лишь начинавшие переходить к оседлости туркменские племена иомудов, располагалось вдали от железных дорог и торговых путей на левом берегу Амударьи и с 1873 г. являлось протекторатом России, сохраняя, как и соседний Бухарский эмират, внутреннюю автономию. Хотя господствующее экономическое положение в Хиве всегда занимали узбеки, после свержения монархии в России и вывода с территории ханства русских войск один из вождей иомудов, Джунаид, захватил столицу страны и вскоре посадил на престол послушного ему Сеид-Абдуллу-хана. Но военное диктаторство Джунаида вызвало недовольство со стороны его соперников, и узбекская партия младохивинцев, желая воспользоваться туркменской междоусобицей для захвата власти, вступила в контакт с оппозиционными вождями, пригласив их представителей в Петро- Александровск - административный центр граничившего с ханством Амударьинского отдела Туркестанской советской республики.

Новоиспеченные союзники снарядили в Ташкент делегацию, обратившуюся за помощью к Турккомиссии ВЦИК и Совнаркома РСФСР, которая, являясь, по сути, верховной властью в крае, санкционировала военную экспедицию в Хиву, предопределив тем самым ликвидацию ханства и провозглашение так называемой Хорезмской народной советской республики. В предлагаемой статье на основе архивных материалов впервые подробно рассказывается о тех, кто представлял Россию в Хиве в 1920 г. и руководил первой "бутафорской" революцией на Востоке, вслед за которой последовали разгром Бухарского эмирата, насильственная советизация закавказских государств - Азербайджана, Армении и Грузии, создание марионеточной "советской" республики на севере Персидского шахства.

Турккомиссия командировала в Петро-Александровск своего сотрудника Г.Б. Скалова, которому, согласно мандату Реввоенсовета войск Туркреспублики от 18 ноября 1919 г., предоставлялось право единоличного решения "вопроса о времени оказания поддержки вооруженной силой восставшим племенам Хивы против хивинского правительства" и поручалось общее политическое руководство действиями советских частей на территории ханства. "Судя по здешним сведениям, - сообщал Скалов из Чарджуя, - восстание имеет характер обычных у туркмен родовых раздоров; политическую окраску ему пытаются придать младохивинцы, не принимающие в движении непосредственного участия" (1). 3 декабря Скалов прибыл в Петро-Александровск, а

стр. 5

23-го подписал приказ по Амударьинской (бывшей Хивинской) группе войск, в котором объявлял, что российская советская власть сочла необходимым откликнуться на призыв мирного населения Хивы и "уничтожить Джунаида, агента английской буржуазии и союзника русских белогвардейцев, на его собственной территории" (2). Переправившись два дня спустя на левый берег Амударьи, Южный отряд группы под командованием В. Урядова, в составе прибывшего вместе со Скаловым из Чарджуя батальона красноармейцев и дружины младохивинцев при двух орудиях, овладел Куня-Ургенчем, а 28 декабря Северный отряд во главе с И. Шайдаковым, в составе двух рот и кавэскадрона при трех орудиях, занял Ходжейли.

"После вытеснения Джунаида в середине января в пески, - уведомлял Скалов Ташкент 7 февраля 1920 г., - к нам присоединилось до 500 иомудов во главе с Кош-Мамедом и около 1000 иомудов Гулям-Али. Соединившись с обоими отрядами в Тахта-Базаре, мы предполагали двинуть конницу в погоню за Джунаидом, но в это время получили известие, что казаки Чимбайского фронта начали наступление. Это известие вынудило меня бросить главные силы против казаков. Иомуды Гулям-Али были оставлены, чтобы удержать Джунаида, силы которого приблизительно определялись в 500 всадников, в случае попытки с его стороны двинуться из песков внутрь Хивы. Две же наши роты были отправлены по приглашению хивправительства в Хиву, что было сделано не только по военным соображениям, но и для совершения революционного переворота".

Удостоверившись, что силы младохивинцев "не более как мыльный пузырь", а влияние их в ханстве "почти равно нулю". Скалов полагал абсолютно невозможным предоставить им или туркменам "самим произвести революцию", которая, предупреждал он Турккомиссию, неизбежно выльется в грабежи и насилия. Считая, что, "не начав социальной революции, нет смысла уничтожать буржуазию". Скалов убедил Сеид-Абдуллу-хана подписать манифест, в котором номинальный правитель Хивы, поздравляя народ с избавлением с помощью Советской России от "разбойника и угнетателя Джунаида", объявлял о созыве "всенародного меджлиса" и своем добровольном отстранении от власти с передачей ее Временному правительству. В его состав вошли младохивинец Д. Султан-Мурадов (председатель), два туркменских вождя - Кош-Мамед и Гулям- Али и по представителю от духовенства и жителей города Хивы. "Таким образом, - писал Скалов, - все получилось "сверху". Духовенство оказало некоторое сопротивление, но оно было сломлено более всего самим ханом, который боялся за свою участь". Скалов подчеркивал, что фактической властью в Хиве, несомненно, будет представительство РСФСР, поскольку все слои населения желают, чтобы русские войска остались для обеспечения защиты "мирных узбеков от иомудских грабежей", причем "никто не говорит о независимости Хивы, ибо это означало бы власть иомудов. Все говорят, что Хива будет жить под покровительством России - "под вашим крылышком", как сказал бывший хан".

После мирной ликвидации казачьего фронта советские части вновь развернули военные операции против Джунаида, к чему их настойчиво призывал Гулям-Али, большинство воинов которого разбежалось. Заняв 23-24 февраля Хазават и Ташауз, красноармейцы двинулись на Тахта-Базар, но местные туркмены почти поголовно ушли в Каракумы. "Для того, чтобы Джунаид, находясь в песках, не мог черпать запасов из населенного района своего племени, - пояснял Скалов свои действия в докладе от 7 марта, - все пограничные с песками оставленные жителями кишлаки были сожжены и разрушены. После обнаружения значительных сил Джунаида в пограничном с песками кишлаке, где собралась и часть бежавшего населения, отряд 29-го выступил к упомянутому кишлаку. Попытка противника прорваться и уйти не удалась. Окружив иомудов, им было сделано предложение сдать оружие, после чего мы обещали им свободный уход. Это предложение принято не было... Были

стр. 6

подвезены орудия, которые выпустили 150 снарядов, совершенно разрушив сакли, и пулеметы, бившие по метавшемуся противнику почти в упор".

Комментируя донесения Скалова, сотрудник информчасти Отдела внешних сношений (ОВС) Турккомиссии А.Э. Виноградова отметила, что операции советских войск напоминают не столько поддержку племен, восставших против хивинского правительства, сколько действия карательных экспедиций царских генералов, ибо, "как и тогда, роль наша сейчас фактически сводится к "наведению порядка" между оседлыми узбеками и их исконными врагами - кочевниками- туркменами, с одной стороны, и между отдельными туркменскими племенами - с другой. Перешедшие на нашу сторону вожди... являются не более, как претендентами [на власть] и конкурентами другого, более сильного, туркменского вождя Джунаида, которым ни на минуту нельзя доверять и вооруженным орудием которых мы в то же время фактически являемся. Если же принять во внимание, что глубоко пассивное узбекское население находится под сильнейшим влиянием духовенства и не представляет возможности обойтись без хана при условии, чтобы только этот хан был их, узбекский, а не туркменский, и что именно этого содействия и ждут от наших войск, то роль наша становится поистине странной".

Положение в Хиве, подытоживала Виноградова, "сводится к тому, что мы должны либо стать фактическим орудием одной из указанных групп (узбеки с ханом; туркмены с одним из Джунаидов; младохивинцы, обнаружившие полное банкротство в понимании и использовании происходящих событий), либо объявить на чужой территории свою военную диктатуру". Считая ни один из этих вариантов неприемлемым, Виноградова предлагала или вывести русские войска и "оставить Хиву хивинцам, предоставив им свободу самосъедения", или же, учитывая сильный "русскостремительный" уклон местного населения, рассматривать бывшее ханство "наравне с другими туркестанскими областями, подчиняющимися общероссийской системе государственного управления" (3).

Пока вопрос о дальнейшей политике в Хиве обсуждался в столице Туркреспублики, младохивинцы, которые безуспешно уговаривали своих русских союзников "перерезать добрую половину мулл и ишанов", не нашли ничего лучшего, как послать в Ташкент своего делегата, который, прибыв 22 февраля в Чарджуй и связавшись по прямому проводу с заведующим ОВС Г.И. Бройдо, охарактеризовал Скалова как "бывшего офицера, явного монархиста, противника Советской власти, поддерживающего связь с бывшими хивинскими министрами, оставшимися неприкосновенными" (4).

Предупреждая Ташкент, что отношения между узбеками и иомудами вновь начинают обостряться "на почве произвольно налагаемых Кош-Мамедом и Гулямом-Али, помимо Временного правительства, налогов в свою пользу, а также вследствие злоупотреблений туркменами оружием для различных насилий". Скалов полагал, что "земледелец-узбек будет всегда подвергаться грабежу со стороны вооруженного туркмена" и только привлечение последнего к земледелию и присутствие в Хиве "третьей, превышающей и могущей в случае необходимости диктовать, вооруженной силы, то есть русских войск", позволит положить конец межнациональной вражде. Поскольку Скалов просил прислать комиссию с чрезвычайными полномочиями для подготовки законов нового государства и созыва собрания народных представителей, 10 февраля Турккомиссия постановила командировать в Хиву Чрезвычайную экспедицию во главе с Г.И. Бройдо (5).

Впрочем, как утверждал позже В.В. Куйбышев, "каждый член партии, имевший больше трех лет стажа, в душе не считал Бройдо "своим" товарищем", причем не столько из-за его политического прошлого, сколько в связи с проявляемым-де им на каждом шагу "крайним индивидуализмом". "В споре, - пояснял Куйбышев, - ему не важно было установить истину, а [требовалось] лишь доказать, что он 20 лет тому назад был прав. Он всегда изображал действительность, подгоняя ее к когда-нибудь

стр. 7

высказанным им положениям, - и это было не только неприятно, но и опасно, поскольку он занимал ответственный пост. Каждое событие, иногда трагическое, встречалось им прежде всего хвастливо-торжествующим заявлением, что он его предсказал. Говоря в минуту 120 слов и не молча ни одной минуты, Бройдо легко может найти в наговоренном им любое положение и любое предсказание, иной раз прямо противоположное одно другому. Вот такое приблизительно отношение к Бройдо было у всех нас в момент его отъезда в Хиву". Более того, сама командировка туда рассматривалась Турккомиссией лишь "как средство снять его с поста заведующего Отделом внешних сношений".

Тем не менее в постановлении от 10 февраля говорилось, что, "принимая во внимание сложность политических событий, происходящих в Хиве, и возможность неправильных действий со стороны органов Советской власти в Амударьинском Отделе, могущих произойти вследствие оторванности от руководящих органов власти, и во избежание нарушения принципов РСФСР по отношению к слабым государствам, бывшим в полузависимом состоянии. Комиссия ВЦИК постановила назначить тов. Г.И. Бройдо Чрезвычайным Уполномоченным в Хиве и Амударьинском Отделе для высшего руководства всеми органами Советской власти и полномочного представительства РСФСР". Согласно мандату от 4 марта Бройдо предоставлялось право назначения и смещения всех должностных лиц и ревкомов, роспуска партийных и профорганизаций, ликвидации и реорганизации учреждений с распоряжением всеми их хозяйственными и денежными ресурсами, а также право "предпринимать все те действия, какие он по ходу работ признает в интересах революции необходимыми".

При этом Турккомиссия снабдила его не только "внешним", но и "внутренним конфиденциальным" мандатом, которым Бройдо поручалось "низложить Сеид- Абдулла-хана" и созвать совещание из представителей узбекского и туркменского населения "для совместного обсуждения с ними вопроса о форме правления в Хиве и организации особой комиссии по размежеванию национально- политических и экономических интересов". В состав комиссии вошли также уполномоченный Реввоенсовета Туркфронта A.M. Измайлов, председатель Реввоентрибунала фронта И.Р. Фонштейн и бывший секретарь ТуркЦИКа Р. Шакиров, вместе с которыми в Хиву отправлялись глава Ташкентского комитета младохивинцев П.-Н. Юсупов и товарищ председателя Петро-Александровского ревкома Ш. Хасанов (6).

Между тем Бройдо был твердо убежден, что скаловский поход не только дискредитирует политику РСФСР в отношении сопредельных стран Востока, которая "направлена, главным образом, на освобождение их от страха перед российским вторжением", но и облегчит англичанам использование военных сил туркмен в своих контрреволюционных целях. "В самой Хиве, - с раздражением отчитывал Бройдо Скалова 7 февраля, - для того, чтобы удержать занятые позиции, необходимо будет предотвратить возвращение Джунейд-хана, который, бесспорно, будет стремиться реваншироваться; это значит, что нам придется иметь оккупационный отряд, готовый всегда охранять Хиву от вторжения Джунейда. Таким действием мы безусловно скомпрометируем младохивинцев... Революционная партия, выезжающая на чужих штыках, обречена всегда на гибель, а при условиях Средней Азии - очень скоро". Предлагая поставить дело таким образом, дабы инициатива в движении хотя бы формально оказалась в руках хивинцев, Бройдо напоминал Скалову: "Нам совершенно безразлично, как будет называться новая власть. Максимум, к которому мы должны стремиться сейчас в Хиве, - это наличие власти с советской ориентацией, дающей нам возможность экономически использовать Хиву и ограждающей нас от какого- либо содействия со стороны Хивы нашим врагам".

В "особом мнении" к протоколу заседания Турккомиссии от 10 февраля Бройдо заявлял, что экспедиция Скалова с точностью повторила в Хиве действия царского правительства, заимствовав у него даже повод к началу военных действий: слухи о

стр. 8

якобы готовящемся нападении иомудов на Петро-Александровск и необходимость защиты от них узбекского населения. "Мы, - негодовал Бройдо, - восстанавливаем против себя туркмен, расположения которых добиваемся. Мы втянулись либо в защиту хана хивинского, либо в дело искусственной, насильственно нашими войсками производимой, бутафорской революции, которая должна не привлечь массы, а отпугнуть от нас даже те независимые силы, которые могли бы быть с нами". Призывая Турккомиссию официально отмежеваться от похода Скалова и объявить, что он действовал самовольно, Бройдо предлагал поднять на ноги "рахитичного младенца" - младохивинцев, дав им возможность организовать свою армию и заключив формальное соглашение с новым правительством Хивы об оставлении красноармейцев на ее территории для ликвидации русских контрреволюционных сил.

"В процессе борьбы наших частей против белогвардейцев, - сообщали глава Турккомиссии Ш.З. Элиава и Бройдо в НКИД РСФСР и ЦК РКП(б) 18 февраля, - пришлось столкнуться с союзником их - Джунаидом, что вызвало симпатии к нам узбеков и части туркмен, перешедших в процессе борьбы на нашу сторону числом до 3 тыс. человек во главе с вождями. Продвижение наших [войск] в Хиве вызвало к жизни младохивинцев... Таким образом, мы были поставлены перед совершившимся фактом нашего вторжения в Хиву, которое было использовано бухарскими и другими реакционерами как доказательство лживости наших заявлений о самостоятельности и независимости [малых государств]... Наша оторванность от Хивы не дает нам возможности руководить движением, а также нашими частями. Их отзыв в настоящий момент может вызвать возвращение Джунаида и расправу над младохивинцами". Элиава и Бройдо обещали принять меры "для содействия скорейшей организации хивинских воинских сил под руководством младохивинцев, снабдить их оружием и в зависимости от этого вывести наши войска" (7).

Выехав 5 марта на поезде из Ташкента, экспедиция Бройдо, насчитывавшая примерно полторы сотни сотрудников и 400 красноармейцев, шесть дней спустя, через Самарканд и Новую Бухару, прибыла в Чарджуй, где 17 марта погрузилась на пароход и баржу, которые, проделав свыше 500 км пути вниз по Амударье, доставили ее в Петро-Александровск. "В состав экспедиции, - вспоминал Измайлов, - входили и бухарские коммунисты, и наряду с ними трое мулл (из передовых), взятые нами из Ташкента для разъяснения и освещения наших будущих мероприятий с точки зрения шариата. Была целая группа младохивинцев во главе с Палван-Нияз Хаджи Юсуповым, очень аккуратно - по обычаю предков - даже на пароходе творивших намаз по три раза в день. Были венгерцы из военнопленных, входившие в отряд интернационалистов. С нами ехали также 30 инструкторов-мусульман, узбеков и татар, только что кончивших школу комсостава в Ташкенте..." Переправившись на каюках на левый берег Амударьи, экспедиция остановилась в Новом Ургенче, куда Временное правительство прислало кареты хивинского хана, напоминавшие, по выражению Измайлова, "старые архиерейские рыдваны". Въезд 1 апреля Бройдо в Хиву был обставлен с восточной пышностью: по обеим сторонам дороги шпалерами были выстроены дружина младохивинцев и туркменские всадники, которые громко приветствовали Чрезвычайного уполномоченного РСФСР, ехавшего в экипаже, окруженном эскортом конных ординарцев, впереди процессии торжественно развевалось красное знамя, а сзади следовали повозки с многочисленными сотрудниками комиссии и шагала рота красноармейцев Поволжской татарской бригады.

Пока экспедиция находилась в пути, совместным постановлением Турккомиссии и Реввоенсовета Туркфронта от 15 марта было определено, что "политические вопросы, определяющие линию общего принципиального руководства революционными событиями в Хиве, обсуждаются коллегией в составе тт. Бройдо, Шакирова и Измайлова и принятые [ими] решения являются обязательными как для гражданских, так и для военных органов власти". Поскольку же свою главную задачу в Хиве

стр. 9

Бройдо видел в "преодолении недоверия к Советской России, созданного всей предыдущей вакханалией", или, как он выражался, "скаловщиной", уже первая его публичная речь носила, по словам Измайлова, безусловно демонстративный в своей враждебности характер по отношению к Амударьинской группе войск. Они, жаловался Скалов, выставлялись Бройдо "как завоеватели и поработители, и было сказано, что к небольшой группе честных красноармейцев присосалась куча негодяев, для которых мы, дескать, привезли пулеметы и орудия и будем широко применять расстрелы. Получилось такое впечатление, что русские войска только и делали, что грабили и разоряли Хиву, и не было ни одного момента, за который их можно было бы не порицать" (8).

Впрочем, о том, как действительно вели себя красноармейцы в Хиве, докладывал 6 апреля в Ташкент Фонштейн: "Такого ужаса, какой нами здесь сразу обнаружен, нигде не приходилось видеть. Открытый организованный военный грабеж, во главе коего в качестве активного организатора стоит штаб командующих людей, открыто распределяющий награбленное с оставлением себе львиной доли. Увод женщин, содержание их как пленниц, рабынь, продажа с аукционного торга на базарной площади Петро-Александровска и Хивы, разгром хивинских дворцов, расстрел красноармейцами первого встречного как предпосылка ограбления имущества. Скалов стоит во главе и потому по меньшей мере виновен в преступном попустительстве, а с нашим приездом также и в активном противодействии трибуналу в обнаружении им преступников, доходящем до представления аттестации бесспорно честного человека о лице, изобличенном в организации отвратительных преступлений".

Хотя Измайлов не разделял негативного мнения о Скалове и критиковал Бройдо за предвзятость и чрезмерное увлечение мыслью "о необходимости спасти Хиву от русских грабителей", тем не менее он признавал, что "почти половина, если не больше, красноармейцев - мусульмане, жители правого берега Амударьи, совершенно темный народ, ничуть не ушедший вперед от иомудов...". Поэтому, пояснял Измайлов, "грабеж, насилие, расстрел, увод пленниц были обыденным явлением", а младший комсостав подавал в этом отношении пример и "безобразничал вовсю": "Открытый грабеж, вымогательство, в лучшем случае - выпрашивание подарков практиковались широко, у красноармейцев набрались крупные суммы денег, развились картежная игра, курение анаши и пр.".

Периодически возвращающиеся на отдых из Хивы войска, "не исключая и командного состава, - отмечалось в бюллетене информчасти ОВС, - все нагружены коврами, тканями, одеждами, женскими серебряными и золотыми украшениями и прочим. Тут же в Петро-Александровске идет сбыт и перепродажа добычи. Солдаты хвалятся военными успехами в Хиве, где ими сжигаются кишлаки, грабится все, вплоть до домашней утвари, и увозится за Амударьинскую границу. В Петро-Александровске - безудержное пьянство и разгул. Нет ничего хоть сколько-нибудь похожего на дисциплину. По улицам мечутся кавалеристы... бесцельно паля в воздух и терроризируя население". В бюллетене говорилось, что если не принять срочные контрмеры, то "не только не удастся безболезненно использовать тяготение хивинцев к России", но возможно даже "объединение враждующих в Хиве сторон для изгнания русских грабителей", а население надолго потеряет вкус к Советской власти и революционным переворотам (9).

Отчитываясь 3 мая перед Турккомиссией после своего досрочного возвращения в Ташкент, Бройдо с возмущением рассказывал, что "красноармейцы забирали женщин от 12 лет и выше и отправляли их в Петро-Александровск, где их всячески использовали, а потом перепродавали как по частным сделкам, так и с торгов, причем дело доходило до того, что собственник женщины перепродавал ее новому владельцу, сдирая с нее одежду...". По этому поводу Бройдо еще 30 марта издал приказ, в котором, квалифицируя захват женщин как "неслыханное преступление", возвращающее

стр. 10

Туркестан "к позорной эпохе рабства", предписывал под страхом расстрела в 3- дневный срок доставить их в специальную комиссию, которая должна была, на основе "вполне ясно и определенно выраженного желания пленниц", решить, вернуться ли им к семье или "остаться со своим сожителем". В итоге же за два дня только в Петро-Александровске, где находилось тогда не больше сотни красноармейцев, были сданы 63 наложницы.

В своем докладе Бройдо указывал, что победа над Джунаидом "справлялась безудержным грабежом", происходившим даже днем при свидетелях: "Например, ехал человек по улице на лошади, понравилось нашему красноармейцу седло, его тут же без дальних разговоров на глазах у всех "стреливали", как там говорится..." Скалов же якобы не только не боролся с грабежами, но, наоборот, потворствовал им. "Сколько мы ни проезжали кишлаков, - уверял Бройдо, - по дороге не было ни одного, в котором не было бы ограбленных самым безжалостным образом. Проделывались даже такие вещи, как ограбление святого ишана, к которому окрестным и туземным населением был снесен весь скарб в надежде спасти его от иомудского грабежа. Даже иомуды... не решались никогда трогать жилье ишанов, но русские красноармейские части во главе со штабом пришли, разграбили все спрятанное имущество, причем самое ценное делил между собой командный состав, а остальную рухлядь роздали красноармейцам, чтобы молчали. Тов. Фонштейн может подтвердить все это". В то же время единственную больницу в Хиве красноармейцы использовали в качестве казармы, а операционную превратили в свою уборную. "Ей богу! - восклицал Бройдо, - Джунаид-хан по сравнению с красноармейцами Амударьинского Отдела - прямо европеец! В Ургенче есть завод, в котором тоже жил штаб во главе со Скаловым, и в три дня красноармейцы поломали все машины, уничтожили все приводные ремни, а деревянные части машин сожгли. На мой вопрос, зачем они все это делали, красноармейцы отвечали, что деревянные части хлопкоочистительных заводов, пропитанные маслом, хорошо горят. В Дараганах прошел красноармейский отряд под командой Наумова: тоже уничтожил здания, все документы, все книги. Это было сделано несмотря на мольбы заведующего почтово-телеграфной конторой, что она - русская".

Прибыв в Хиву, Бройдо настаивал на проведении поголовных обысков у всех командиров и красноармейцев с суровым наказанием виновных, дабы продемонстрировать населению и войскам, что "Советская власть не поддерживает мародеров и грабителей". Однако Скалов и Измайлов решительно возражали против карательных мер, предупреждая, что это подорвет боеспособность войск и вызовет среди них волнения. По мнению Скалова, Бройдо преувеличивал масштабы несомненно имевших место в Хиве безобразий "согласно своей общей позиции, что русский в Туркестане грабит всегда и при всяком случае". "Скалов мне заявил, - рассказывал Бройдо, - что он опасается, как бы чего не вышло, потому что среди воинских частей неспокойно. Тогда я отказался от русской охраны, и меня охраняли 10 человек узбеков и 20 человек туркмен. В один из прекрасных вечеров, когда я выходил из дворца Временного правительства, ко мне подъехал ординарец и заявил, что меня ищут два всадника, чтобы отвести в местный отряд для ареста. Скалов когда узнал об этом, то страшно возмущался и говорил, что он найдет этих двух лиц и расстреляет их перед фронтом. Я возражал против такого наказания... но у меня есть сведения, что Скалов не только не расстрелял их, но, наоборот, отпустил с миром на все четыре стороны. На другой день после этого происшествия я созвал митинг всего гарнизона, самолично явился в гарнизон, костил [его] самым откровенным образом".

В конце концов были проведены обыски и арестован почти весь комсостав Амударьинской группы войск и некоторые красноармейцы. На состоявшемся в одном из дворцовых садов открытом заседании выездной сессии Ревтрибунала Туркфронта ротный командир, обвинявшийся в ограблении ишана, был приговорен к расстрелу, а 17 рядовых осуждены к различным срокам лишения свободы. В числе арестованных

стр. 11

оказались Н. Шайдаков и В. Урядов, которых судили в декабре 1920 г. в Ташкенте за грабежи и бессудные расстрелы и... оправдали, как, впрочем, и всех остальных, "за отсутствием состава преступления", но с запрещением проживания в Аму- Дарьинском Отделе в течение двух лет (10).

Встретившись 2 апреля с вождями иомудов, Бройдо убедил их организовать совместную с узбеками расчистку арыков и сформировать единую армию, пообещав выделить туркменам часть мест на предстоящем курултае и провести их депутатов наравне с узбеками во всех шуро (советах). Последнее было встречено с искренним энтузиазмом, и Кош-Мамед воскликнул, что если это действительно произойдет, то все туркмены немедленно "сделаются большевиками", а сторонники Джунаида сложат оружие и вернутся в Хиву. "Нас не считали за людей до сих пор, - поддержал родственника Гулям-Али. - Узбеки считали позорным выдать дочь замуж за иомуда. Нас называли разбойниками. Теперь мы убеждены, что все пойдет иначе". Но далее Бройдо заявил, что так как иомуды силой "увели у киргиз, каракалпаков и узбеков много женщин", то их надо вернуть. На это Гулям-Али возразил: "У киргиз, каракалпаков, узбеков и русских красноармейцев много наших, силой уведенных, женщин. Мы вернем чужих, но требуем возвращения наших туркменок". Однако Бройдо настаивал, чтобы в течение месяца все пленницы были доставлены в Хиву и Ургенч, где "женщины будут опрашиваться народным судьей (кази) и возвращаться согласно их желанию".

Бройдо также потребовал, чтобы вожди вернули хотя бы часть добра, захваченного ими в ходе военных действий у узбеков, киргизов и каракалпаков. "У нас, - возмутился Гулям-Али, - было соглашение с уполномоченным Скаловым и Шайдаковым о том, что военная добыча остается у того, кто ее взял, и возвращению не подлежит. Прошу т. Бройдо подтвердить это соглашение, ибо мы твердо уверены, что обещания представителей РСФСР нерушимы. По этому вопросу мы со Скаловым и Шайдаковым "ударили по рукам"". Хотя Бройдо напомнил вождям, что они воевали с Джунаидом, а не с узбеками или киргизами, Кош-Мамед упорствовал: "Шайдаков и Скалов объяснили нам, что можно брать все то, что находится на территории, где ведется война, хотя бы это и не принадлежало воюющим". В конце концов было решено обсудить все поднятые Бройдо вопросы совместно со старейшинами иомудов, которые через неделю съедутся к Кош-Мамеду на той (праздник), и 16 апреля этот своеобразный "всетуркменский съезд" постановил "навеки прекратить национальную вражду" с узбеками.

Хотя на заседании Временного правительства Бройдо утверждал, что Хива "становится независимым государством, имеющим право устраивать свою жизнь без всяких указаний и тем более без всяких приказаний извне", он тут же выразил недоумение тем фактом, что Сеид-Абдулла по-прежнему живет во дворце, а народ стонет под тяжестью налогов и самоуправства ханских чиновников, и предложил радикальную программу преобразований, которая, несмотря на робкое возражение представителя духовенства, была немедленно одобрена присутствующими (11).

Между тем фигура "сверхумного" Бройдо с его филиппиками против "системы колонизаторского империализма" и политики "бутафорских революций" на Востоке давно уже вызывала раздражение у воинственно настроенных членов Турккомиссии. "Между прочим, - жаловался в апреле В.И. Ленину командующий Туркфронтом М.В. Фрунзе, - в отношении Бройдо Цека партии была допущена, на мой взгляд, большая ошибка присылкой его сюда. Во всех областях деятельности я его считаю злым гением Турккомиссии; в сфере же личной - это просто авантюрист" (12). В свою очередь, Г.В. Чичерин винил Бройдо за то, что Турккомиссия, игнорируя инструкции НКИДа, "официально вмешивалась в иностранную политику и натворила много бед". Как свидетельствовал секретарь ЦК РКП(б) Н.Н. Крестинский, Москве "представлялось, что поход на Хиву есть дело рук Бройдо", и поэтому 8 марта Политбюро

стр. 12

предложило Турккомиссии немедленно отстранить его "от всякой работы, связанной с Комиссариатом Иностранных Дел и внешними сношениями". Более того, 17 марта Политбюро постановило "ввиду определенного недоверия Наркоминдела к т. Бройдо и неудобства оставления его в Туркестане после отрешения от всякой дипломатической работы немедленно отозвать т. Бройдо..." (13). В соответствии с этим неделю спустя Турккомиссия решила отправить к нему дипкурьера с секретным предписанием "о немедленной сдаче дел и полномочий тов. Скалову и приезде в Ташкент для следования в Москву согласно постановлению ЦК РКП по соглашению с Наркоминделом РСФСР". Однако, как отмечал Измайлов, доставленная в Хиву еще до прибытия туда курьера телеграмма об отзыве Бройдо "по своей неожиданности, неясности и отсутствию мотивировки внесла большую путаницу".

"Вопрос разрешался в течение четырех дней трижды, - сообщал Скалов. - Вначале признано было необходимым остаться Бройдо, мне же ждать инструкции в Хиве, не вступая в должность. Затем, главным образом по настоянию Измайлова и при поддержке его Шакировым, было постановлено произвести передачу полномочий мне, причем Шакиров мотивировал это только обострением военных вопросов. Наконец, 6 апреля, имея в виду мое согласие подчиниться решению совещания, мне было предложено выезжать (в Ташкент). Так как, во-первых, наиболее ответственные работники экспедиции заявили, что с Бройдо уезжают и они, и я в случае принятия мандата вновь оставался бы по-прежнему с пустыми руками без возможности делать то, что (считал) необходимым, и, во-вторых, так как, по неопределенности вопроса в смене, объективно начинал становиться центром для оппозиции недовольных Бройдо военных и иных элементов, что опять-таки могло вызвать серьезные нежелательные последствия, (я), не дожидаясь курьера, выехал в Чарджуй".

Вместе с тем Измайлов, Шакиров и Фонштейн обратились в Ташкент с ходатайством не отзывать Бройдо: "Внезапный отъезд представителя РСФСР, на которого возлагаются все надежды хивнародов, причинил бы нашим интересам в Хиве и интересам хивреволюции величайшие бедствия. Помимо того, в работе выяснилось, что при отсутствии Бройдо вся огромная поставленная им работа на 75% разрушается. За несколько дней им достигнуты большие результаты в области примирения узбеков и иомудов, утверждения российской советской ориентации, налажения аппарата Временного правительства, насаждения финансовых мероприятий и просвещения, в деле борьбы с грабежами и насилиями, творимыми местным русским гарнизоном, доходящим до использования пленниц и продажи их с торгов. Нам стало ясно, что с отъездом Бройдо вся экспедиция аннулируется. Это было подчеркнуто категорическим заявлением Ревтрибунала о полной невозможности целесообразно работать в случае отъезда Бройдо и о том, что трибунал в силу этого уезжает совместно с Бройдо. Такое же заявление сделано Шакировым". Члены коллегии считали абсолютно недопустимым и "политически вредным" оставление в Хиве Скалова, ибо "пребывание его здесь, - пояснял Фонштейн, - стесняет следствие и мешает политработникам в их деятельности, сохраняя в массе убеждение в неизменности курса, бывшего до сих пор. Работа трибунала может быть поставлена благотворно лишь при отсутствии Скалова..." (14). Тем не менее 21 апреля Бройдо выехал вслед за Скаловым из Хивы и благополучно добрался до Ташкента, хотя часть бойцов Амударьинской группы войск не скрывала намерения "убрать" его в песках по дороге на Чарджуй "и свести счеты с трибунальцами и особистами".

Холодно встреченный Турккомиссией, Бройдо в своем докладе о результатах работы экспедиции выставил Скалова, как жаловался тот позже в ЦК РКП(б), "отъявленным негодяем" и главным вдохновителем хивинских грабежей, состоявшим-де на содержании у хана и местной буржуазии. "Я сам, - подчеркивал Скалов, - потребовал судебного разбора всех обвинений... Делом этим занялся Особотдел Туркфронта, но в конце концов прекратил его, ибо ничего, кроме слов Бройдо, не оказалось" (15).

стр. 13

Объявив Бройдо "политическим авантюристом" (Я.Э. Рудзутак предлагал исключить его из партии), Турккомиссия взяла Скалова под свою защиту, и впоследствии он избирался в состав ЦК КП Туркестана. В 1920-1921 гг. Скалов занимал должности нредвоенсовета Семиреченской области, замполпреда РСФСР в Бухаре, члена Реввоенсовета Ферганской группы войск и даже председателя ТуркЧК и секретаря Семиреченского обкома КПТ (16).

Что же касается Бройдо, то в Москве он сумел доказать абсурдность выдвинутых против него обвинений, которые следовало, по его убеждению, предъявить самой Турккомиссии. "По рассказам приехавшего сюда Бройдо, - писал 18 мая Чичерин Ленину, - в Хиве красноармейцы проигрывают в карты мусульманских женщин. Это называется провозглашением "Советской Республики Хивы". В объяснительной записке Чичерину от 24 мая Бройдо указывал, что по многим внешнеполитическим вопросам он оставался при "особом мнении", но не считал возможным доводить их до сведения НКИДа через голову Турккомиссии. "Мои разногласия с некоторыми членами комиссии, - оправдывался он, - впоследствии с большинством из них и необходимость в порядке служебной дисциплины приводить в исполнение возводимые на меня поручения, с коими я не был согласен, ставили меня в ужасные условия, заставлявшие меня несколько раз подымать вопрос об освобождении меня от обязанностей завотделом внешних сношений..." После этого, как свидетельствовал Крестинский, замнаркоминдел Карахан заявил, что "совершенно меняет свою оценку т. Бройдо", а Чичерин изменил к лучшему свое мнение о нем, хотя и не считал возможным давать ему самостоятельные поручения на Востоке. В то же время прибывшие в Москву Рудзутак и Элиава обнаружили "серьезные разногласия", ибо первый целиком поддерживал данную Турккомиссией характеристику Бройдо как "политического авантюриста", а второй считал ее незаслуженно резкой и всю работу по подготовке вносимых в ЦК проектов постановлений и резолюций о Туркестане "проделывал совместно с Бройдо".

Хотя последний был направлен для лекторской работы в Коммунистический университет им. Я.М. Свердлова. Чичерин возбуждал вопрос о командировании его вместе с Б. Мдивани в Персию в качестве эксперта, а Карахан несколько раз поднимал вопрос о назначении Бройдо заведующим Отделом Ближнего Востока НКИДа и хотел провести это назначение ведомственным порядком, но Крестинский не согласился, "учитывая неопределенность положения Бройдо". Затем НКИД назначил его председателем комиссии по заключению договора между РСФСР и Хорезмской республикой. "Бройдо, - вспоминал Крестинский, - много раз приходил ко мне, указывая на двусмысленность положения, при котором ему даются отдельные поручения довольно ответственного характера и поручена работа со свердловцами, но в то же время он считается человеком на подозрении... и требовал предъявления всех имеющихся против него обвинений и назначения для разбора их комиссии. Так как он - очень самолюбивый человек и создавшееся положение было для него совершенно невыносимо, то после одного из таких заявлений, связанных с передачей (Д.Ю.) Гопнером непроверенной и. по- моему, совершенно неправдоподобной докладной в Наркоминдел, я предложил Оргбюро образовать комиссию".

Созданная 22 ноября в составе Ф.Э. Дзержинского, М.К. Муранова и А.А. Сольца комиссия ЦК запросила письменные показания у Г.В. Чичерина, близко знавших Бройдо Н.Н. Крестинского и Ф.И. Драбкиной, и находившихся тогда в Москве бывших членов Турккомиссии Г.И. Бокия, Ф.И. Голощекина, В.В. Куйбышева, Я.Э. Рудзутака и ее управделами Ф.Я. Рабиновича. "Вторжение наших войск в Хиву, - отвечал Чичерин Сольцу 18 января 1921 г.. - произошло без нашего ведома, и мы были поставлены перед совершившимся фактом". Удивляясь тому, что Бройдо в своей борьбе против "вредной политики" Турккомиссии ограничивался лишь представлением ей безобидных "особых мнений" и даже не пробовал апеллировать к Москве, Чичерин характеризовал его как человека с блестящими способностями, но "ненадежного,

стр. 14

с быстро и резко меняющимися политическими взглядами, и неразборчивого при достижении своих целей", который "настолько считает себя выше других и настолько уверен в правоте своих взглядов, что считает себя вполне правым, прибегая ради их торжества к не всегда корректным действиям". Любопытно, что мнение "государственника" Чичерина вполне совпадало с точкой зрения ярого сторонника насильственной советизации Хивы и Бухары В.В. Куйбышева, который 14 января писал о Бройдо: "Он умен, но он неспособен к пытливой объективной мысли, так как она умерщвляется его чудовищным самомнением и полной неспособностью его критически отнестись к самому себе. Он энергичен, но он за пушечный выстрел не должен допускаться к администрированию, ибо его крайний эгоцентризм не мирится ни с каким планом и системой".

Однако за Бройдо горячо вступилась его коллега по Свердловскому университету Ф.И. Драбкина, которая замечала, что "скверно говорить о Бройдо - это своего рода хороший тон для туркестанского работника". Подобный феномен Драбкина объясняла тем, что Бройдо, с его блестящими способностями, работоспособностью и неуемным темпераментом в сочетании с присущей ему привычкой "подчеркнуть, что это - его план, его резолюция и т.д.", затмевал членов Турккомиссии и уже только поэтому вызывал их раздражение. "Когда им овладевает какая-нибудь идея, - поясняла Драбкина, - он превращается почти в маньяка. Он не видит перед собой больше людей - для него существуют лишь сторонники или противники его идеи. Первых он превращает в машину, в орудие для ее осуществления, вторым он объявляет беспощадную войну. Такой "idee- fixe" является для него наша восточная политика... А так как Турккомиссия расходилась с Бройдо в целом ряде кардинальнейших вопросов, то, зная его, я себе представляю, что выражения вроде "головотяпы", "колонизаторы", "предатели революции" или что-либо в этом роде очень часто украшали его речи, и это отнюдь не увеличивало симпатии к нему со стороны его коллег".

Но главную роль в реабилитации Бройдо сыграло, видимо, заступничество влиятельного Крестинского, познакомившегося с ним еще в Вильно, когда тот был гимназистом. "Я по-прежнему считаю его, - писал Крестинский, - талантливым и образованным человеком, сознательным и искренним коммунистом, могущим нести большую партийную и советскую работу. При этом он - более агитатор-пропагандист и политик, чем организатор. Основными его недостатками являются самолюбие, честолюбие и самоуверенность. Он очень высоко себя ценит, и ему трудно работать под чьим-либо руководством, особенно если он считает, что тот, кому он должен подчиняться, интеллектуально ниже его". В итоге в решении от 7 февраля 1921 г. Оргбюро ЦК указало, что хотя "в деятельности своей т. Бройдо, как в Хиве, так и в Ташкенте, благодаря долголетней организационной оторванности от партии проявил недостаточный партийный такт, но это ни в какой мере не давало права Турккомиссии характеризовать тов. Бройдо как политического авантюриста" (17).

Между тем Джунаид-хан, находившийся вместе со своим небольшим отрядом и многочисленными беженцами в песках в 250 верстах северо-восточнее Полторацка, обратился за помощью к закаспийским туркменам-текинам. "Джунаид-хан и окружающие его, - сообщал 1 апреля 1920 г. член Реввоенсовета 1-й армии П.И. Баранов, - находятся в бедственном положении, имея скудные запасы продовольствия и питаясь горько-соленой водой из колодцев. Отчаянное положение усугубляется доходящими до них слухами о зверствах и безобразиях, чинимых нашими красноармейскими частями, киргизами, каракалпаками, узбеками и личными врагами Джунаид-хана и верных его сторонников. Киргизы и каракалпаки расхищают имущество иомудов и забирают в плен беззащитных жен, дочерей и мальчиков. Узбеки и киргизы творят насилия не только над женщинами, но и над детьми обоего пола. Наши красноармейские части покровительствуют всем этим безобразиям, часто принимая непосредственное участие в них".

стр. 15

Баранов предлагал использовать незавидное положение бывшего властителя ханства: "... сделать его нашим данником, обязав поставлять для нас хлеб, сырье и мануфактуру, и, очистив Хиву от наших частей, предоставить возможность Джунаиду с реальной силой возвратиться в Хиву". В противном случае, полагал Баранов, "мы не будем избавлены от волнений среди туркмен Закаспия и постоянных вооруженных столкновений с Джунаидом и со всеми иомудами, потерпевшими от бесчинства красноармейских частей, для чего мы вынуждены будем держать крупные воинские части в Хиве для сохранения порядка, так как неиомудское население Хивы неспособно защищаться от воинственных иомудов" (18). Кстати, позже Баранова обвиняли в том, что он проводил в Закаспии "политику военной оккупации, подражая в методах управления англичанам в Индии и приручая для этой цели местного туркменского князька". Посчитав неприемлемым самовольно заключенный Реввоенсоветом 1-й армии мирный договор с Джунаидом, Турккомиссия решила, что текст этого документа должен быть "представлен независимому хивинскому правительству для ходатайства перед ним об его осуществлении". Но заключение договора было сорвано, и уже в сентябре Баранов отмечал, что революционная власть в Хиве "противопоставляется действительно народному движению" во главе с Джунаидом, а существующее "советское" правительство, коррумпированное и непопулярное, держится только за счет страха населения перед русскими войсками (19).

В связи с отзывом Бройдо "для руководства деятельностью Хивинской экспедицией" Турккомиссия постановила организовать коллегию в составе Измайлова, Фонштейна и Шакирова под председательством первого из них. Новый глава полпредства, 31-летний витебчанин Александр Маркович Измайлов, до мобилизации в армии учился на биологическом отделении физико- математического факультета Петербургского университета. Вступив в партию в январе 1918 г., он участвовал в организации советской власти в Симбирске, где был губернским комиссаром просвещения, а в 1919-1920 гг. служил военкомом Симбирской рабочей бригады, 20-й стрелковой и 3-й Туркестанской кавалерийской дивизий, штаба Туркфронта. Куйбышев считал Измайлова непригодным для ответственных политических должностей, поясняя это тем, что "во всех старых партработниках он вызывает впечатление "не своего"" (как и Бройдо!), но указывал на присущий ему "полезный" карьеризм, который "соединен с большой работоспособностью и честным отношением к делу".

В представленном Турккомиссии "Проекте директивы нашим представителям в Хиве" Бройдо советовал, "не навязывая ее правительству того или иного государственного строя, воздерживаясь от мелочного вмешательства, опекунства и т.п. ... оказывать ему деятельную помощь во всех вопросах строительства, удерживая от экспериментов социалистических и содействуя организации крестьянства и городской бедноты как основы крестьянской республики трудящихся". Бройдо считал, что работу полпредства следует направить на содействие созданию в Хиве такой власти, которая позволила бы сделать ее верным союзником России, "освобождая нас от необходимости поддерживать этот союз авторитетом нашего оружия", и на изживание хивинцами недоверия и страха перед русскими. Поэтому, рекомендуя коллегии "принять самые решительные меры к прекращению грабежей, поборов и издевательства над населением со стороны красноармейцев или других русских граждан", Бройдо полагал, что "борьба с этим злом должна вестись открыто и решительно, с применением самых строгих наказаний". Однако, похоже, Турккомиссия не разделяла его взглядов, и, согласно инструкции Я.Э. Рудзутака и В.В. Куйбышева от 16 апреля, полпредству предлагалось обратить главное внимание на "правильную организацию внутреннего управления Хивы и постановку дела снабжения", сочетая, впрочем, эту работу со всем укладом местной жизни и религиозными верованиями. "Что касается злоупотреблений, совершенных различными представителями Советской власти и русского населения, - подчеркивалось в инструкции, - то они должны быть

стр. 16

расследованы, как таковые, и наказуемы по всей строгости закона, но им отнюдь не следует придавать особенного демонстративно-политического характера" (20).

Открывшийся 27 апреля под председательством Шакирова курултай объявил о создании Хорезмской Республики Советов и, выразив благодарность российским красноармейцам, постановил просить правительство РСФСР не выводить свои войска из Хивы, пока ее молодая армия не окрепнет достаточно, чтобы защитить завоевания революции. В избранный курултаем Совет назиров вошли 15 человек, в том числе новый председатель правительства Юсупов, товарищ председателя Султан-Мурадов, военный назир Шакиров и главные вожди иомудов - Кош- Мамед, Гулям-Али и Шамурад Бахши. Впрочем, сам Гулям-Али не приехал на курултай, сославшись на болезнь и необходимость проведения арычных работ, а Кош-Мамед и Бахши потребовали, чтобы в их племена не посылали больше никаких агитаторов, которые, мол, только "портят" темный народ.

Описывая вождей иомудов, Измайлов отзывался о Кош-Мамеде как о смелом воине и "дипломате, несомненно умном и энергичном", но обладавшем неказистой внешностью: он был высок, худ, носил простой халат из верблюжьей шерсти, а его левая, простреленная в бою рука плохо действовала. Гулям-Али и характером и лицом - "вытянутым, острым, хищным" - напоминал лисицу, ибо "был хитер, увертлив, лукав, чрезвычайно пронырлив и деловит. Страстно, самозабвенно любил деньги". Третий вождь, Шамурад Бахши, был "высоким осанистым стариком с окладистой седой бородой" и холеными аристократическими руками, который мало говорил, "высоко ценя свое слово и будучи до крайности осторожен". Даже на достарханах, вспоминал Измайлов, "среди мирных фигур узбеков в халатах красноватого цвета и больших, но низких бараньих папахах резко выделялись рослые фигуры иомудских вождей в домотканых шерстяных халатах песочного цвета, подпоясанные английскими патронташами, набитыми патронами, и не выпускающие из рук даже за столом английские винчестеры". За спиной каждого из вождей всегда стоял верный оруженосец, а во дворе дежурил добрый десяток всадников из его отряда.

В докладе от 31 мая Измайлов признавал, что вековая вражда между туркменами и узбеками не может быть изжита в несколько месяцев и презрение и желание пограбить, с одной стороны, и боязнь и ненависть - с другой, сильны по- прежнему: "Узбеки в тайниках своей души (в том числе и члены правительства) мечтают о политике прежних ханов, которые ссорили и натравливали один род иомудов на другой и тем отвлекали их от вмешательства в хивинские дела. В этом они видят единственный выход из положения. Иомуды же недовольны правительством, как и всякой властью, желающей и могущей при нашей поддержке внести покой в Хивинскую страну. Только присутствие наших войск и авторитет нашего представительства, за которым иомуды опять начали чувствовать мощь России, заставляют их сдерживаться и несколько охлаждают их чувства. Иногда довольно резко и настойчиво приходится влиять на Гулям-Али и Бахши, чтобы не давать им прорываться за рамки общей политики. Вопрос о сдаче оружия или хотя бы поднятый на курултае вопрос об учете его сильно волнуют все иомудские селения..."

Страдая "экзематозным процессом на почве тяжелой неврастении, обусловливающейся переутомлением", Измайлов умолял Ташкент отозвать его из Хивы, в связи с чем 9 июля ему было предложено передать свои полномочия Шакирову. Позже в качестве заместителя члена Реввоенсовета Южного фронта Измайлов участвовал в разгроме врангелевцев, но осенью бывший командующий Амударьинской группой Н. Щербаков, ссылаясь на частные разговоры с разными лицами, обвинил его в денежных махинациях, в связи с чем ЦК РКП(б) возбудил специальное расследование. Сам Измайлов связывал "грязный донос" со смещением им "партизана худшего типа" Щербакова с занимаемой должности после ознакомления с его деятельностью в Хиве и отказом подписать представление о награждении его орденом. "Хотя он знал, -

стр. 17

добавлял Измайлов, - что лишь мое заступничество... спасло его от ареста и суда", ибо неофициальный обыск у комгруппы дал для этого "достаточный материал". Рассмотрев 20 января 1921 г. "заявление бывшего члена партии Щербакова", Оргбюро ЦК постановило "за полной бездоказанностью дело прекратить". Впоследствии Измаилов занимал ответственные должности в ВСНХ. "Союзтрансе" и Наркомлегпроме СССР, но в сентябре 1937 г. был исключен из партии "за связь с врагами народа" и затем репрессирован.

Летом в Хиве произошли волнения среди населения, поводом к которым послужила попытка правительства ввести всеобщее образование с поголовной регистрацией девушек. По призыву духовенства толпы возмущенных горожан впервые вышли на улицу с целью защитить своих детей от греховной "гяурской" школы, причем звучали требования о восстановлении ханской власти с восшествием на престол наследника Сеида-Абдуллы. По признанию Измайлова, митингующих разгоняли с применением военной силы.

"В ночь на 10 июля, - сообщал Куйбышев о "контрреволюционных" выступлениях хивинцев в Совнарком РСФСР, - были произведены массовые аресты главарей. Приговором Хивревтрибунала пятеро из них расстреляны. В связи с этим Совет народных назиров Хорезма 12 июля постановил отрекшегося от престола Сеид- Абдул-лухана, его сыновей Тилла-Туре, Садулла-Туре, Сеид-Туре, братьев Мухамедяр-Туре, Ибадуалла-Туре и всех ближайших родственников и крупных сановников выселить из пределов Хивреспублики, считая их пребывание в Хиве опасным для революции и вредным для мирного строительства страны. Хотя бывший хан и его родные не принимали участия в контрреволюционной организации, но объективно они были центром, вокруг которого группировались все оппозиционные и контрреволюционные элементы Хивы. Выселение же их в одну из сопредельных стран Востока могло быть использовано врагами хивинского народа. Совнарназиров Хорезма постановил просить Советроссию поместить указанных лиц в своих внутренних губерниях до того времени, когда они перестанут представлять опасность Хивреспублике. Во исполнение сего постановления указанные лица в числе 14 человек и 16 слуг были направлены под хивинским конвоем в Петро-Александровск, а оттуда - в Ташкент, о чем Турккомиссия получила извещение 16 июля. 29 июля семья хана прибыла в Ташкент, откуда специальным поездом с нашими представителями направлена в Самару. Турккомиссия впредь до окончательного разрешения этого вопроса в Совнаркоме [РСФСР] считает необходимым поместить ханскую семью в пределах Самарской губернии и установить за ними некоторое наблюдение, хотя арестованными их считать нет оснований".

Несмотря на депортацию хивинского хана и его родственников в Россию, Султан- Мурадов горько сетовал, что правительство республики существует лишь на бумаге, поскольку члены его "являются деклассированными обезьянами в руках [русского] посольства". Однако хрупкий мир между узбеками и иомудами по- прежнему поддерживался присутствием в республике 2-тысячного российского гарнизона, и, как отмечалось в информсводке ОВС от 9 августа, под руководством советских инструкторов началось формирование Хорезмской Красной Армии, для которой набрали "около 400 солдат, исключительно узбеков в противовес туркменам".

Тем временем 25-летний Резаутдин Шакиров, который, как член ТуркЦИК, успел поработать в Москве в качестве полпреда Туркреспублики, горячо убеждал Ташкент, что обязанность главы представительства РСФСР в Хиве для него "непосильна". Поэтому 28 июля Турккомиссня утвердила очередной состав коллегии во главе с бывшим предкрайкома КП Туркестана С.Х. Турсун- Ходжаевым в составе Р. Шакирова, С. Малышева, В. Дубянского и Я. Страумита. Но Турсун-Ходжаеву так и не удалось поработать в Хиве, и председателем коллегии был вновь назначен Шакиров (21).

"Весь август месяц, - вспоминал С.В. Малышев (22), - комбриг-2 вел борьбу с Джунаидом во исполнение приказа 1-й армии, которым ему вменялось уничтожить силы

стр. 18

Джунаида и самого его изловить. К концу месяца эта борьба расширилась. К нашим небольшим в то время военным силам присоединились силы Кош-Мамед- хана. На почве военной добычи, которая оказывалась вся целиком поступавшей к Кош-Мамед-хану, у комбрига Дубянского произошли с Кош-Мамед-ханом трения. Оказалось, что Дубянскому нечем стало кормить войска. К этому времени начали поступать сведения через Регистротдел... и через Особый отдел, что Кош- Мамеда, Гулям-Али и Бахши старается примирить с Джунаид-ханом один из видных ишанов. В боевой обстановке также стали находиться подтверждения того, что между этими ханами и Джунаидом что-то действительно есть, ибо со стороны их, так называемых наших союзников, [был] целый ряд действий, создающий неуспех нашего дела с Джунаидом.

В этот момент Регистротдел и Особый отдел докладывали о появлении все новых и новых сил против нас. Так, например, кроме восстания, подготовляемого в Петро-Александровске и во время пресеченного... сообщалось, что Темир-Али- хан с 1500 воинами смешанного состава идет на помощь Джунаиду и находится близ Кунграда. а со стороны Мервы прибыло 150 кавалеристов с английскими инструкторами, что в Чимбае Бала-Бей организует восстание и представителей Советской власти фактически выгоняют оттуда, что заирские казаки послали своих представителей к Врангелю за инструкциями и указаниями. В дополнение этой тяжелой картины начались события в Бухаре, и часть эмирских войск отступает в нашу сторону. Некоторые момудские отряды уже выходят из песков и нападают на Кушкупыр, Ургенч и прочие города. Бегущие из Чарджуя иомудские отряды направляются в Хиву. Телеграф испорчен, мы отрезаны от Центра и почти окружены... Наши силы были в тот момент счет, скудны. Части бригады рассосались, [бойцы] заболели малярией, выбыли [из строя] и остались лишь в нескольких сотнях. Рассчитывать на армию Хорезма не приходилось, ибо она почти отсутствовала. Гарнизона в Петро-Александровске тоже не было. И при таких условиях и фактах трудно было думать и выбирать верную или неверную политику, приходилось лишь заботиться о том, чтобы собрать хоть какие-нибудь боевые силы и отразить выступающих со всех сторон врагов. В этот момент в Хиве оказались 115 человек [иомудов], каким-то образом узбеками зарубленными" (23).

Члены коллегии, и в особенности комбриг Дубянскнй - человек, как его характеризовали, "весьма нервный и вспыльчивый", с самого начала стали подозревать Кош-Мамеда и других иомудских вождей в определенном сочувствии Джунаид-хану и даже в измене. "Я категорически заявляю, - писал позже Малышев, - что у нас у всех к этим разбойникам было отношение только подозрительное. Мы все говорили... что они, то есть эти ханы, - только разбойники и больше ничего. И, как таковые, они могут продать и ограбить нас каждую минуту". Эта точка зрения тем более утвердилась после того, как Кош- Мамед заявил Шакирову, что не желает работать с Дубянским, который, по утверждению представителя Реввоенсовета 1-й армии Мелькумова, "нередко говорил о необходимости, для замирения Хивы, уничтожения всех иомудов" (24).

Еще 25 июля в своей телеграмме командованию 1-й армии Дубянский указывал на безотлагательность решения проблемы с воинственными туркменами. "Силой, мешающей работе правительства, - подчеркивал комбриг, - являются вожди Кош- Мамед, Гулям-Али и Бахши с их вооруженными шайками, которые не всегда подчиняются, и только наше присутствие их сдерживает. В случае ослабления силы вождей племен правительство Юсупова без нашей помощи легко ... справится со всяким внутренним врагом и будет нашим верным союзником, готовым исполнить все наши (желания), вплоть до [включения] Хорезма в область России и представления своей армии в распоряжение русского командования". Для установления порядка в Хиве, по мнению Дубянского, следовало "в самом ближайшем будущем приступить к самому решительному разоружению" отрядов вождей, причем комбриг подчеркивал.

стр. 19

что "это нужно делать быстрее, так как наши военные силы здесь тают с каждым днем ... а после уборки нолей к концу сентября Кош-Мамед может собрать до семи тысяч всадников".

В 1922 г. Дубянский писал, что правительство Хивы могло в любой момент оказаться "жалкой игрушкой" в руках могущественных вождей иомудов: "Между тем существование большой вооруженной силы, политически невоспитанной, невежественной, доказавшей полную свою беспринципность, могущей служить орудием в руках первого ловкого человека, который привлечет ее или возможностью легкой наживы, или подкупит вождей, или эти вожди сами захотят подраться между собой, или попытать счастье в каком-нибудь крупном деле... - все это создавало громадные опасности в слабой республике, не имеющей армии, спаянной долгом, идеей и дисциплиной". Дубянский считал, что "ханы, естественные противники всякого твердого порядка", после свержения своего соперника - Джунаида оказались главными врагами республики и стремились к ее уничтожению, выжидая для этого лишь удобный момент: каждый же вооруженный отряд, который не признает власти правительства и пытается сохранить свою самостоятельность, "безусловно, является вредным и враждебным республике и уже только по одному этому контрреволюционным, со всеми вытекающими отсюда последствиями" (25).

Оправдывая свои последующие действия, члены коллегии ссылались на якобы поступавшие к ним "сведения о переговорах Бахши и Гулям-Али через Джаляль- Ишана с Джунаидом о заключении союза против Совроссии и Хорезмского правительства со стремлением втянуть сюда Кош-Мамеда, поведение которого в последнее время становилось также подозрительным (вызов туркменского отряда из Чарджуя; действия его, противоречащие приказу командира бригады, в последних боях против Джунаида и т.д.)", что и заставило прибегнуть к разоружению этих вождей, чувствовавших себя "бесконтрольными и единоличными правителями Туркмении".

Для проведения задуманной операции на заседании правительства Шакиров и Дубянский объявили Кош-Мамеду и Гулям-Али о готовящемся военном походе на Бухару и приказали им собрать свои отряды и привести их в Хиву. Пока вожди проводили мобилизацию иомудов. Бахши получил распоряжение вызвать своих помощников в Ташауз для обсуждения некоего важного вопроса, но всех прибывших туда арестовали и потом расстреляли. Не ожидавший подвоха Кош- Мамед вернулся в столицу 15 сентября: его отряд расположился в саду, а сам вождь с 25 всадниками личной охраны отправился к себе домой. Позже, заехав в сад и увидя выставленные вокруг караулы из русских красноармейцев, Кош- Мамед спросил, почему в качестве часовых не используются люди из его отряда. Услышав ответ: "Они устали", вождь усмехнулся: "Не доверяют..." Его пригласили на вечернее заседание правительства только затем, чтобы арестовать, и тут же в здании Совета назиров по приказанию Хасанова, отданному в присутствии Шакирова, расстреляли. "Я не виноват! Почему убиваете?" - в отчаянном недоумении кричал Кош-Мамед. Следственная комиссия отмечала, что его прикончили несколькими выстрелами в упор и бросили труп "в отхожее место". Кстати, в 1922 г. Дубянский напишет, будто Кош-Мамед и Бахши погибли "во время военных действий".

Впоследствии руководители правительства и Шакиров уверяли, что поводом для столь скорой и бессудной расправы послужила якобы стрельба, которую затеяла охрана Кош-Мамеда. На самом деле его дом был окружен ротой бойцов "хорезмской пехоты", которые, будучи расставлены Дубянским на крышах близлежащих построек, первыми начали обстреливать спокойно чаевничавших под навесом иомудов. К этому моменту люди Кош-Мамеда в саду были уже окружены пешими и конными красноармейцами и, оказавшись под прицелом пулеметов, без единого выстрела сдали оружие. Тем не менее около 90 пленных были расстреляны ночью на кладбище (уцелел

стр. 20

лишь один из иомудов, который, воспользовавшись темнотой, сумел бежать и впоследствии дал показания о казни). Остальных арестованных, еще порядка трехсот человек, отправили пешим порядком в Петро-Александровск и далее, баржей, в Чарджуй, причем, как отмечалось в докладе правительства Туркреспублики "О иомудском вопросе в Туркестане", адресованном ЦК РКП(б), копия - ВЧК, "конвоировал этих пленных отряд во главе с т. Малышевым, который отдал приказ рубить отстававших, и по этому распоряжению до Чарджуя было изрублено 16 джигитов, из коих собственноручно Малышевым было убито несколько человек". Об этом же писал и председатель следственной комиссии, отмечавший, что в ходе расправы над пленными туркменами "в пути их следования из Хивы в Петро-Александровск, учиненной конвоировавшим отрядом, начальником которого был тов. Малышев, ... 16 чел. были частью расстреляны, частью заколоты штыками и зарублены шашками" (26).

17 сентября коллегия полпредства вручила Дубянскому инструкцию, в которой ему предписывалось "продолжать разоружение всех племен, кои находились в ведении ... главарей иомудов, для каковой цели снарядить специальную экспедицию, которая бы не возвращалась из Туркмении до окончания [выполнения] возложенной на нее задачи". Комбригу поручалось "провести систему власти Совета депутатов во всех разоруженных и принявшихся за мирный труд племенах", ибо в противном случае "Туркмения, как страна, не имеющая какой бы то ни было определенной власти, родит множество шаек басмачей и подпадет под полное влияние хана Джунаида при первом его появлении". Но, "зная по опыту", как "нелегко дается разоружение вообще, а тем более иомудского населения", коллегия предлагала Дубянскому "исполнить свои задачи, не останавливаясь ни перед какими репрессивными и жестокими мерами", для чего в состав его экспедиции включался военно-полевой суд.

Инструкцию подписали Шакиров. Страумит и сам Дубянский, а Малышев в своем "особом мнении" от 28 сентября указал, что, "соглашаясь с необходимостью разоружения грабительски настроенных туркменских племен", полагает, что предоставление права организовать военно-полевой суд Военному назирату "подтверждает туркменам, что мы целиком на стороне узбеков", и будет лишь способствовать разжиганию кровной мести. Однако Шакиров возразил, что "Военный назират находится в руках наших сотрудников (Хасанова. - В.Г.) и, следовательно, там не может быть политики иной, чем наша". Впрочем, уже на следующий день в связи с телеграммой из Ташкента, требовавшей "принятия мер к национальному замирению туркмен с узбеками после ликвидации заговорщических вождей", коллегия полпредства в составе Шакирова, Страумита и Малышева постановила "отколоть туркмен, мирно настроенных, от туркмен, настроенных воинственно-грабительски", переселив первых "на территорию, не соприкасающуюся с зоной военных действий".

Тем не менее Дубянский и выехавшие вместе с ним на фронт члены хорезмского правительства Султан-Мурадов. Хасанов и его помощник Якубов, которые исполняли роль членов военно-полевого суда, с рвением взялись за разоружение непокорных иомудов. "За ушедшим в степь Гулям-Али, - констатировалось в уже цитировавшемся выше докладе руководства Туркреспублики, - была снаряжена специальная погоня - экспедиция, которая стала сжигать на своем пути все попадавшиеся туркменские аулы и кишлаки. Видя такую жестокую расправу, все туркмены побросали свои насиженные места и с женами и детьми на верблюдах, лошадях и быках и в пешем порядке покинули Хиву и перебросились в Закаспийскую область, пройдя несколько тысяч верст в безводной степи по всему Иомудистану вдоль каспийского побережья, и перешли всей своей массой в Персию".

Сообщая 8 октября Крестинскому и Чичерину, что "обострение национальных взаимоотношений между туркменами и узбеками достигло крайних пределов" и "туркменские племена восстали против Совет[ской] власти", правительство Туркреспублики настаивало перед ЦК РКП(б) на "немедленной посылке в Хиву Баранова,

стр. 21

влиятельного среди туркмен и знающего обстановку". Предупреждая, что "восстание быстро растет", новый командующий войсками Туркфронта, председатель Турккомиссии и Туркбюро ЦК РКП(б) Г.Я. Сокольников также предлагал Москве либо вернуть в Хиву Измайлова, либо командировать туда Баранова (27).

"В настоящее время события в Хиве приняли угрожающий характер, - докладывал 18 октября приехавший в Москву уполномоченный НКИД РСФСР в Туркестане Д.Ю. Гопнер. - Сейчас у власти нет больше туркмен: национальная грызня достигла прежнего, если не более высокого, напряжения. А Джунаид-хан, прижатый было со своими 20-25 всадниками к персидской границе, вновь возвратился в Хиву и стоит во главе многочисленного отряда иомудов. Он обрастает не только покинувшими было его приверженцами, но и недовольной массой иомудской бедноты, боровшейся ранее против него. Шовинистическая политика узбекского правительства, массовый расстрел вождей иомудских родов - все это при попустительстве, а может быть, и при содействии нашего представительства - разбили все иллюзии первых дней после переворота, когда казалось близким объединение и совместная работа узбекской демократии и иомудской бедноты. Между тем судьбой избиваемых иомудов, у которых вместе с их пожитками отнимают и распродают их жен и детей, живо интересуются не только родственные им персидские иомуды, резко изменившие в последнее время отношение к нам, но и враждебные иомудам эрсарийцы Керкинского района и текипы Закаспия. Происходящее ныне в Хиве рассматривается всюду как истребление туркмен вообще, а таковое впечатление может иметь для нас плохие последствия".

Получая информацию о "неудовлетворительном представительстве в Хиве г. Шакирова", Туркбюро ЦК РКП(б) решило немедленно отозвать его в Ташкент, наметив 12 октября в качестве возможной кандидатуры на ноет полпреда начальника трудовых частей Туркфронта М.В. Сафонова. Эсер-максималист с 1906 г., затем левый эсер и большевик с 1919 г.. 42-летний Михаил Владимирович Сафонов учился в Петербургском университете и имел солидный опыт военно- политической работы в Туркестане, где, в частности, занимал должности комиссара Приаральского района и командующего Ферганским фронтом. Рассмотрев 19 октября вопрос о Хиве, Турккомиссия предложила Сафонову "возможно скорее выехать" на место и решительными мероприятиями "сделать все, чтобы прекратить существующую вражду между туркменами и узбеками", причем "держаться твердой линии с узбеками", не делая им никаких уступок и определенно заявив, "что РСФСР не даст никакой гегемонии узбекам".

"Происшедшие в Хиве события, - говорилось в сводке ОВС от 6 ноября, - в значительной мере объясняются фактическим отсутствием в Полномочном представительстве коллегиальных решений с единоличной политикой Шакирова - молодого честолюбивого малоискушенного политработника, - стремившегося ликвидировать туркмендвижения не путем органических мер в смысле расслоения туркменнаселение с отделением оседлой мирно настроенной части от военно-грабительской и объединения первой с узбеками, но путем насильственного поголовного разоружения туркмен с карательными экспедициями и военно-полевыми судами. В отношении туркмен-вождей проявлялось явное недоверие при полном отсутствии связи с низами. В настоящее время Хива объята волнением. Узбеки бегут перед туркменами, наполняют города и перебираются в Амударьинский отдел, оставляя урожай на полях. Закупочные задания Внешторга реализовать при данных условиях невозможно. Нормальных базаров нет. Передвижение но стране возможно лишь с вооруженными отрядами". В другой сводке ОВС, от 10 ноября, отмечалось, что власть правительства не простирается далее города Хивы, в 45 верстах от которой идут бои с туркменами, и "необходим предварительный военный успех, дабы рассеять впечатление о нашей слабости и не дать укрепиться Джунанду". В итоге в Хиву были подтянуты

стр. 22

подкрепления с артиллерией и пулеметами, которым иомуды могли противопоставлять лишь свои винтовки. Не последнюю роль в поражении туркмен сыграло и взаимное недоверие между их главными вождями, в частности Джунаидом и Гулямом-Али (28).

Несмотря на назначение Сафонова. Малышев и Дубянский продолжали числиться в составе коллегии, и лишь 22 ноября, заслушав доклад Шакирова, Турккомиссия и Малый совнарком Туркреспублики признали, что Полпредство РСФСР в Хиве "не проявило достаточной беспристрастности и своими действиями способствовало обостренной национально-племенной борьбе, что граничит с политическим преступлением". Исходя из этого, информировал Сокольников Сафонова, Турккомиссия постановила "отозвать из Хивы всех членов представительства, именно Дубянского, Страумита, Малышева; второе, предать их суду и создать специальную след[ственную] комиссию...". В ее состав, согласно постановлению Туркбюро ЦК РКП(б) и Исполбюро ЦК КПТ от 3 декабря, предусматривалось включить по одному представителю от ОВС, Ревтрибунала Туркфронта и ТуркЧК (29). Следствие растянулось на полгода, и лишь 9 мая, заслушав доклад Чрезвычайной следственной комиссии о "Деле по обвинению быв[шего] Полпредставителя РСФСР в Хорезме гр. Шакирова. комхивгруппы Дубянского, Страумита и др[угих] в преступлениях по должности", Турккомиссия по главе со своим очередным председателем Я.Э. Рудзутаком постановила: "Дело передать на рассмотрение Чрезвычайного Революционного Трибунала, который создать в составе председателя тов. Окунева-Новикова и членов тт. Атабаева и Султан Ходжа Касым Ходжаева. Чрезвычайному Ревтрибуналу в своих действиях руководствоваться положением о Верховных трибуналах. Приговор Чрезвычайного Ревтрибунала никакой кассации не подлежит".

В свою очередь, Шакиров апеллировал к Москве, отравив 1 июля телеграмму Фрунзе, Куйбышеву, Ленину и Чичерину: "В сентябре этого года возникли события, которые заставили представительство РСФСР в лице меня, Малышева, Страумита и Дубянского согласиться на расстрел нескольких туркменских ханов и разбойников по представлению Хорезмского РВТрибунала, а также разоружить находившиеся под их руководством туркменские отряды с согласия Хорезмского правительства. По приезде моем в октябре в Ташкент Турккомиссия под председательством т. Сокольникова нашла, что наши действия были политической ошибкой, равняющейся преступлению. Была создана следственная комиссия с участием представителя РВТ Туркфронта Ястребкова, [а мы] переданы... Чрезвычайному трибуналу, состоящему из представителей заинтересованных национальностей, туркмен и узбеков, под председательством русского тов. Окунева. На мой протест против такого пестрого и неопределенного состава, а также на мое указание, что персонально члены суда являются моими противниками, Туркомиссия не обращает внимания, решая этот вопрос по взгляду пристрастного к нашему делу т. Сафарова. Тов. Рудзутак относится безразлично. Ходатайствую перед Вами перенести наше дело в Москву, дабы избежать этим влияния разгоревшихся группового личного местного характера страстей".

"Нужно спешно выяснить и. если это дело требует разбора в Москве, тогда просьбу тов[арища] необходимо удовлетворить", - откликнулся 7 июля на телеграмму Шакирова секретарь ЦК РКП(б) В.М. Михайлов в записке наркомюсту РСФСР Д.И. Курскому, но тот придерживался противоположного взгляда: "Полагал бы дело в Москву не переносить, так как вызов и допрос свидетелей здесь крайне затруднителен, почти невозможен. Процесс затянулся бы бесконечно. Вопрос должен быть решен на месте под контролем Туркомиссии". Тем не менее 15 июля Оргбюро ЦК предложило ЦКК РКП(б) "немедленно вызвать тов. Шакирова с материлами для разбора дела в Москву". Заслушав 26 августа личные объяснения бывшего полпреда и "свидетельское показание" Рудзутака. ЦКК решило не возражать "против работы т. Шакирова в рядах РКП", по запретило ему занимать в течение года какие-либо должности в Туркестане (30). "Серьезный, честный и активный работник", как вспоминал

стр. 23

о Шакирове Измайлов, занимал позже должность секретаря так называемого Оргбюро Турецких коммунистических партий, но "впоследствии, к сожалению, застрелился где-то в Батуме".

В свою очередь, Туркбюро еще 12 февраля решило признать Малышева "реабилитированным во всех обвинениях, предъявленных ему в связи с деятельностью его во главе культурно-просветительного и торгового каравана в Хиве и Аму-Дарьинском Отделе, и направить его для работы в Россию в распоряжение ЦК РКП". Хотя 18 февраля Туркбюро сочло все же необходимым добавить, что "Малышев не может быть использован для ответственных чрезвычайных партийных и советских поручений, в особенности на окраинах, ибо он в таких случаях срывается и не умеет ориентироваться", уже 7 апреля ЦКК, подтвердив его реабилитацию, распорядилась считать дополнительное постановление Туркбюро "недействительным" (31).

Уже в июле 1921 г., т.е. после разгона Сафоновым умеренного правительства Юсупова и перехода власти в Хиве к Ревкому, что привело, по мнению Гопнера, к "фактическому управлению страной нехорезмскими элементами, взявшими курс на немедленную социальную революцию", Чичерин не без горечи признавался, что последствия "революционных" переворотов, совершенных с помощью красноармейских штыков в Хивинском ханстве и Бухарском эмирате, оказались столь плачевны, что "туркестанские товарищи иногда даже высказывают сомнение - не лучше ли было бы, если бы остался прежний порядок", поскольку "и там также советизация повела к оккупации и к ряду самых неприглядных явлений, приносящих величайший вред делу освобождения Востока" (32). Жестокая и кровопролитная война с Джунаид-ханом и другими вождями туркменских "басмачей" продолжалась еще более десяти лет...

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Российский государственный архив социально-политической истории (далее - РГАСПИ). ф. 122. оп. 1, д.13. л.10;оп.2, д.21. л. 1.

2 Иностранная военная интервенция и гражданская война в Средней Азии и Казахстане. Документы и материалы. Т. 2. Алма-Ата. 1964. с. 494.

3 РГАСПИ. ф. 2. оп. 2. д. 272. л. 2-4. 13-16.

4 Биография Георгия Борисовича Скалова (Синани), действительно, давала известную почву для обвинений его в "контрреволюционности": 24-летний москвич, сын обедневшего помещика, поручик, он еще с 1916 г. сотрудничал с меньшевиками и после свержения монархии был избран в Исполком Петроградского совета и ВЦИК, а в октябре 1917 г. назначен помощником комиссара штаба столичного военного округа. Враждебно встретив большевистский переворот. Скалов вошел в состав "Комитета спасения родины и революции" и "Союза защиты Учредительного собрания", в результате чего был арестован и до разгона "Учредилки" томился в Петропавловской крепости. Летом 1918 г. во время антисоветского мятежа в Прикамье он служил в онеротделе штаба "Народной армии" повстанцев, но после падения Ижевска дезертировал и до января 1919 г. скрывался в Уфе, откуда и приехал в Москву. Принятый в апреле на советскую службу в Главархив, Скалов был вскоре командирован в Поволжье, где, вступив в июне в Красную Армию, работал в Самарском губвоенкомате и политотделе Южной группы войск Восточного фронта в скромной должности лектора-пропагандиста. Его судьбу изменила встреча с главой Турккомиссии Ш.З. Элиавой, который, хорошо зная Скалова по Петрограду, пригласил его поехать с ним в Ташкент. Назначенный в октябре сотрудником для особых поручений при Турккомиссии, Скалов уже в ноябре был принят в РКП(б) и направлен в Хиву ... "делать революцию".

5 Уроженец Вильно, выпускник юридического факультета Петербургского университета, имевший опыт адвокатской практики в Семиречье, 37-летний Григорий Исаакович Бройдо еще в 1901 г. вступил в Бунд, в 1903-1906 гг. состоял в РСДРП, а в 1916 г. принимал участие в киргизском восстании, за что по приказу военного министра был сдан "нижним чином в солдаты". С весны 1917 г., вспоминал Бройдо, "одновременно я был председателем Ташкентского, Сыр- Дарьинского Обл[астного] и Краевого Советов, начальником города, команд[ующим] военными силами, редактором и почти единственным сотрудником газеты, мною же основанной, и т.д.", но в результате "ужасного переутомления (июнь я проработал при помощи морфия) ... я свалился и в конце июля меня уже на носилках отвезли в Ессентуки, где я прохворал два месяца". Приехав в Петроград "с полнейшим политическим сумбуром в голове", Бройдо

стр. 24

поступил на госслужбу и после Октябрьского переворота участвовал в забастовке чиновничества. Лишь в ноябре 1918 г. он вступил и РКП(б). после чего заведовал губпартшколой в Самаре и был уполномоченным Реввоенсовета Южной группы Восточного фронта, а затем, включенный в штат сотрудников Турккомиссии. с середины ноября 1919 г. возглавлял ее Отдел внешних сношений с сопредельными странами (РГАСПИ, ф. 17. оп. 112. д. 121. л. 95-98).

6 Там же, л. 73. 131:ф. 122. оп. 2, д. 21. л. 43: ф. 544, оп. 4, д. 31, л. 9.

7 Там же, ф. 17. оп. 84, д. 87, л. 1-2.

8 Там же, ф. 2, оп. 2, д. 272, л. 10; ф. 122: оп. 2, д. 21, л. 32; ф. 544. оп. 4, д. 31, л. 47, 50.

9 Там же, ф. 122, оп. 2. д. 21. л. 181; ф. 2. оп. 2. д. 272. л. 6.

10 Там же, ф. 17, оп. 112. д. 121. л. 165. 239-244: ф. 122, оп. 2, д. 21, л. 181; Н.М. Щербаков. Таким было начало... Ташкент, 1964, с. 141-142, 155.

11 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84. д. 87. л. 12-13.3.6.

12 Иностранная военная интервенция.... с. 596.

13 РГАСПИ, ф. 5, оп. 1. д. 2057. л. 1:ф. 17. оп. 3. д. 65. л. 1; д.66. л. 1.

14 Там же, ф. 122. оп. 1, д. 44, л. 32; ф. 17. оп. 112, д. 121, л. 136, 147; ф. 544, оп. 4, д. 31, л. 44; ф. 670, оп. 1, д. 53,л.78.

15 Там же. ф. 17. оп. 86. д. 131. л. 10.

16 Делегированный на Х съезд РКП(б), он участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа, за что получил орден. Позже Скалов служил военкомом дивизии в Полоцке, членом Реввоенсовета корпуса в Бухаре и советником в Китае, а после окончания в 1929 г. восточного отделения Военной академии и недолгой работы в Монголии руководил Лендерсекретариатом Южной и Центральной Америки в Исполкоме Коминтерна. Арестованный 29 марта 1935 г., организатор "хивинской революции" был репрессирован.

17 РГАСПИ, ф. 5. оп. 1. д. 2054. л. 16: ф. 17, оп. 112, д. 121, 3, 84, 109. л. 248. Направленный еще в январе в распоряжение Паркомиаца РСФСР для организации "восточных курсов", Бройдо вскоре стал ректором Коммунистического университета трудящихся Востока и 1-м заместителем наркомнаца, причем два года спустя вторично съездил и Хиву, где посредством личных переговоров с влиятельными вождями туркменских "басмачей" добился их временного примирения с Советской властью. Впоследствии он руководил Госиздатом и Комуниверситетом в Саратове, в 1933-1934 гг. состоял 1-м секретарем ЦК КП Таджикистана, затем - замнаркома просвещения РСФСР и кандидатом в члены ЦК ВКП(б). В 1936-1938 гг. Бройдо руководил Партиздатом, позже - Медгизом, но в 1941 г. был арестован и десять лет провел в заключении в лагерях Воркуты и Казахстана. Умер Бройдо в 1956 г. в Москве.

18 Там же, ф. 2. оп. 2. л. 272. л. 8-9.

19 Там же, оп. 1. д. 24522. л. 1; ф. 79. оп. 1. д. 907. л. 1; ф. 670. оп. 1, д. 54. л. 35.

20 Там же, ф. 17. оп. 112. д. I 13. л. 219: оп. 84. д. 87. л. 7; ф. 79, оп. 1, д. 907, л. 1.

21 Там же, ф. 122, оп.2, д.21, л. 93, 99, 109, 115, 196.

22 Что же представляли из себя новые члены коллегии? Уроженец Угличского уезда Ярославской губернии, сын пекаря. 43-летний Сергеи Васильевич Малышев был старым подполыциком-"искровцем". Вступив в РСДРП еще в 1902 г., он и период первой революции председательствовал в Костромском совете, в 1914 г. состоял секретарем редакции газеты "Правда", а в 1917 г., вернувшись из сибирской ссылки, возглавлял "совдеп" в Боровичах и позже работал уполномоченным Наркомпрода РСФСР и Реввоенсовета Туркфронта. Деспотичный и грубый, весьма гордившийся своей "чисто пролетарской натурой" и большим партстажем, Малышев прибыл в Хиву во главе так называемого Культурно-просветительного и торгового каравана.

Второй член коллегии - 30-летний уроженец Баусского уезда Курляндской губернии, из батраков, Ян Мартынович Страумит - с 1912 г. состоял в рядах Социал-демократии Латышского края и во главе красногвардейского отряда латышей участвовал в Октябрьском перевороте в Москве, а позже воевал на Восточном и Туркестанском фронтах. Ко времени своего дипломатического назначения Страумит являлся военкомом дислоцированной и Хиве 2-и Туркестанской стрелковой бригады, которой командовал 27-летний Валентин Викторович Дубянский-Нестеров. Уроженец Самарской губернии, из крестьян, он в 1912 г. вступил в партию эсеров, а во время войны, окончив Ташкентское военное училище, служил помощником начальника штаба пехотной бригады. Избранный в 1917 г. товарищем председателя Юрьевского совета, подпоручик Дубянский примкнул к левым эсерам и входил в состав ВЦИК 1-2-го созывов, был членом Петроградского ВРК и комиссаром столицы. Вернувшись в Самару, он возглавил уездный исполком и состоял товарищем председателя губернского ВРК, а в июне вступил в РКП(б). Хотя, командуя отрядом на чехословацком фронте, Дубянский попал в плен, после освобождения он вновь работал товарищем предиснолкома губернского "совдепа", а затем командовал Самарским коммунистическим полком и 1-й к 2-й Туркбригадами.

стр. 25

23 РГАСПИ, ф. 17. оп. 84. д. 247, л. 6-7.

24 Там же, ф. 670, оп. 1, д. 51. л. 276: ф. 544, оп. 4. д. 31, л. 28-30.

25 Там же, ф. 122. оп. 2. д. 21. л. 173: В. Дубянский. Басмачи в Хорезме и роль их в Хивинской революции. - Красная Армия. 1922. N 10-11. с, 88-89.

26 РГАСПИ, ф. 670, оп. 1, д. 51. л. 275; д. 57, л. 179; ф. 544. оп. 4, д. 31. л. 30; д. 32, л. 98.

27 Там же, ф. 670, оп. 1. д. 51. л. 275-277. 273; д. 57. л. 179:ф. 17. оп. 84, л. 20, 21.

28 Там же, д. 82, л. 33; ф. 61. оп. I. д. 10, л. 10: ф. 670, оп. 1, д. 52, л. 74-76.

29 Там же, ф. 61, оп. 1, д.58, л. 11. 22. 44: ф. 670. оп. 1. д.57, л. 190; ф. 61, оп. 1, д. 10, л. 29.

30 Там же, ф. 122, оп. 1,д. 18.л. 18; ф. 17; оп. 84.д. 178. л. 24-25; оп. 112, д. 189.Л.5.

31 Впоследствии Малышев возглавлял Ирбитский и Нижегородский ярмарочные комитеты и Всесоюзную торговую палату, неоднократно избирался в состав ВЦИК и ЦИК СССР, был делегатом XII, XIII, XIV партсъездов и умер в Москве 30 сентября 1938 г. Страумит также занимал высокие посты, был секретарем Угличского укома. Нижегородского окружкома. Иркутского и Орловского горкомов ВКП(б), а в 1944-1948 гг. - Елгавского горкома КП Латвии и скончался в Риге 29 июля 1974 г. в почетном звании персонального пенсионера союзного значения. Что же касается Дубянского, то он, окончив основной и восточный факультеты Военной академии, в 1927-1931 гг. возглавлял отдел военных заказов в Реввоенсовете и ВСНХ СССР, затем работал заместителем управляющего "Станкоимпорта", директором "Дирижаблестроя" и управляющим "Ураласбокомбинатом". В 1937 г. Дубянский был арестован, но заведенное на него уголовное дело закрыли в августе 1940 г.; он умер в 1956 г.

32 РГАСПИ, ф. 117. оп. 118, д. 153, л. 84-86: оп. 84, д. 238, л. 13; ф. 613, оп. 1, д. 3, л. 40.

Permanent link to this publication: