Изучение причин многих, если не всех, кризисных ситуаций в постколониальной Индонезии показывает, что они чаще всего уходят корнями в архаичность отношений между гражданином, обществом, с одной стороны, и властью, государством - с другой, и, что имеет особое значение, в архаичность подхода обеих сторон к этим отношениям. Процесс демократизации, с большими трудностями развивающийся в современной Индонезии, есть в первую очередь изменение сущности отношений в треугольнике гражданин-общество-власть.

Пожалуй, только в антиколониальной войне 1945 - 1949 гг. индонезийский народ выступал как подлинный субъект политического действия, а в ряде случаев и источник политической инициативы. Но то была борьба против чужеземного господства, и приобретенный опыт прямо не проецировался на свойственные яванской и в значительной мере всей индонезийской культуре представления о власти как о некоей субстанции, имеющей внеземной характер, сродни небесной благодати и потому независимой от воли простых смертных, не отмеченных этой благодатью.

Дальнейшие изменения политической системы и политического курса страны в конечном счете определялись борьбой и соотношением сил и группировок в военной и бюрократической элите, которые периодически апеллировали за поддержкой к массам, а чаще манипулировали их сознанием, используя, в зависимости от потребностей момента, националистические, эгалитаристские, конфессиональные или ксенофобские инстинкты населения (в повседневном политическом поведении людей эти инстинкты настолько сплавлены воедино, что разделить их часто не представляется возможным). Если отвлечься от частностей, то на протяжении всей индонезийской истории - доколониального, колониального и постколониального ее периодов - власть оставалась отчужденной от населения, и это стало первоосновой политической культуры общества. При этом отчуждение отнюдь не всегда исключает популярность того или иного режима и даже известную сакрализацию власти и отдельных лидеров; оно лишь предполагает, что реальный источник власти и ее средоточие находятся вне пределов волеизъявления населения. Отсюда две крайности в политическом поведении масс: бездумная покорность и безудержное насилие.

Некоторой спецификой в этом смысле отличалось правление Сукарно, в особенности период с 1957 по 1965 г. с его антиимпериалистическим популизмом, постоянным возбуждением умело направлявшейся активности населения и симуляцией инициативы масс. Но именно в этот период, начиная с середины 1950-х гг., в стране зарождается слой бюрократической буржуазии, формировавшейся из среды офицерства и гражданской бюрократии, которая обогатилась за счет разграбления государственного сектора экономики и национализированной иностранной собственности, а также прямой и массовой коррупции.

стр. 85

Специфический генезис бюрократической буржуазии, чье первоначальное накопление капитала осуществлялось полу- и прямо криминальными методами и часто не зависело от предпринимательских способностей индивида, непосредственная близость этого слоя к рычагам государственной власти, органическое отвращение к самой идее политической и экономической состязательности и гласности, предопределили характер того режима ("нового порядка"), который установила в Индонезии армия, став в результате государственного переворота 1966 - 1967 гг. фактически монопольным носителем власти. Традиционная для Индонезии автономность государства от общества в этот период еще более усилилась. Государство, военная и гражданская бюрократия приобрели почти диктаторские полномочия по отношению к обществу, и элемент насилия, в той или иной мере присущий любому государству, непомерно разросся, став самодовлеющим и далеко не всегда опирающимся на закон.

Под лозунгом "стабильность во имя экономического развития" новый режим драконовскими методами ограничил политическую активность в стране, предварительно уничтожив не менее (а по всей вероятности, более) полумиллиона своих реальных и мнимых оппонентов и бросив свыше миллиона людей в тюрьмы и концлагеря ¹ . Вся политическая деятельность была жестко ограничена рамками государственной идеологии под контролем спецслужб. Как указывалось в решении сессии высшего органа государственной власти Индонезии Народного консультативного конгресса (НКК) 18 августа 2000 г., "власть давала одностороннее толкование государственной идеологии и злоупотребляла ею в интересах сохранения своих позиций... Закон превратился в орудие власти, и его исполнение извращалось таким образом, что противоречило принципу справедливости т.е. равенства граждан перед лицом закона" [Putusan Majelis..., 2000, с. 61]. Отчуждение народа от власти и государства стало почти абсолютным, и этот факт отнюдь не заслоняло то обстоятельство, что партия власти - Организация функциональных групп (Голкар) - каждые пять лет при активном и беззастенчивом использовании "административного ресурса" получала на выборах до 70 и более процентов голосов избирателей.

Период 1966 - 1997 гг. в целом характеризовался устойчивым экономическим ростом, причем не только количественным, но и качественным: увеличением удельного веса обрабатывающих отраслей и доли их продукции в ВВП и экспорте страны. Этот рост происходил главным образом в частном секторе, и, рассуждая теоретически, это должно было привести к формированию предпринимательского класса, нуждающегося в либерализации режима и способного стать движущей силой политической модернизации. Но в условиях Индонезии этот класс формировался из двух основных источников - офицерства с его авторитарной традицией и привилегиями, и китайского этнического меньшинства, окруженного неприязнью коренного населения и потому вдвойне зависимого от благорасположения и защиты власти. Сингапурский корреспондент "Asian Wall Street Journal" Ричард Борсук писал, что в Индонезии "слишком часто считают предпринимателем того, кто знает, как раздобыть исключительные права на импорт или сбыт товара, а не как создавать новые услуги и продукты" [Borsuk R., 1999, с. 140]. Но это было прямым порождением правящего режима, который наиболее точно можно охарактеризовать как военно-бюрократический.

Отечественный политолог Р. Э. Севортьян пишет, что "объективная историческая роль бюрократического государства состоит в резком ускорении капиталистической трансформации, платой за которую являются политическая деградация и регресс, выражающийся прежде всего в отстранении от участия в реальной политической жизни самых широких общественных сил" [Севортьян, 1997, с. 223]. Эта

¹ Данные о количестве лиц, погибших в ходе массовых убийств в 1965 - 1968 гг., рознятся по разным источникам от 78 тысяч до трех миллионов человек [Against Impunity, с. 26].

стр. 86

формулировка полностью применима к процессам в Индонезии, где негативные черты бюрократического государства были многократно усугублены его репрессивным характером, причем армия была средоточием полномочий всех трех ветвей власти и единственным реальным источником политической инициативы.

Специфика генезиса предпринимательства и среднего класса в Индонезии отразилась на формировании политической элиты. Прогресс в экономике не повлек за собой сколько- нибудь соразмерного процесса в политической культуре, во взглядах на отношения между гражданином и властью. Грубый и циничный авторитаризм режима, возглавлявшегося генералом Сухарто и опиравшегося на неприкрытое насилие, в том числе и вне рамок официального законодательства, с неизбежностью порождал непотизм, коррупцию и произвол на всех уровнях и во всех слоях. Правонарушения стали общим явлением, разница заключалась лишь в том, что для верхов пренебрежение законом было средством удержания власти и обогащения, а для низов - средством выживания. Последнее особенно опасно для духовного и нравственного здоровья нации: моральная оправданность нарушения закона способствует формированию в национальной психологии рефлекса, который лишь с трудом может быть преодолен последующими поколениями. Заметим, кстати, что в индонезийском обществе, как это нередко встречается на Востоке, имеется несколько правовых систем. Государственные законы не только сосуществуют с традиционным правом и религиозными нормами, но и часто уступают им в эффективности.

Время от времени в стране возникали оппозиционные группировки, в том числе и из числа отставных военных и гражданских чиновников, диссидентские настроения проявлялись и в среде творческой интеллигенции. Но даже тогда, когда в душе те или иные представители элиты сочувствовали оппозиционерам, почти никто не выступал в их защиту, если на них обрушивались репрессии спецслужб. Это было следствием сочетания порожденной режимом рептильности с приоритетом личных и групповых интересов. Да и сама оппозиционность в некоторых (не во всех!) случаях отражала недовольство диссидентов не столько режимом, сколько своим положение при этом режиме. Небывало глубокое социальное расслоение в период "нового порядка" возбуждало у сколько-нибудь состоятельных людей такую боязнь низов, которая превозмогала возмущение эксцессами властей предержащих.

Произвол власти порождал в массах не только страх, но и правовой нигилизм, сознание того, что в рамках законности они не могут защитить свои интересы. Это вело, в частности, к многочисленным актам насилия со стороны городских и сельских низов против этнических китайцев, являющихся традиционным громоотводом социального недовольства, а в ряде случаев и непосредственно против представителей власти. Выступления бедноты отличались крайней жестокостью, далеко не всегда по своим масштабам и направленности были адекватны непосредственно вызвавшим их причинам, но в любом случае по-своему отражали опасный уровень социальной напряженности (отметим в этой связи и такой момент: некоторые психиатры рассматривают агрессивность, жестокость человека как отсроченную и ложно направленную реакцию на испытанное им чувство страха). Лишь однажды, в январе 1974 г., была зафиксирована попытка одной из политических группировок, боровшихся за влияние в окружении президента Сухарто, апеллировать к населению Джакарты. Последнее отреагировало с такой готовностью и со столь разрушительными последствиями, что генерал Сумитро, искавший этой поддержки и получивший ее, немедленно бросил своих сторонников на произвол судьбы, а сами эти события вошли в официозную историю как "январская катастрофа".

После беспощадного устранения левой части политического спектра в 1965 - 1967 гг. армия видела главный потенциальный источник непримиримой оппозиции в среде исламистов-фундаменталистов, политического ислама. Именно с этого фланга, из

стр. 87

мечетей, из уст богословов и проповедников исходили альтернативные, ортодоксально исламские взгляды на внутри- и внешнеполитические проблемы, на социальную политику режима. Крайняя мусульманская оппозиция в ряде случаев прибегала к террору, хотя многие исследователи уже тогда полагали, что, во всяком случае, некоторые теракты провоцировались спецслужбами, чтобы получить убедительный повод для репрессий против исламистов.

Главная органическая слабость военно-авторитарного "нового порядка" заключалась, как и у многих подобных режимов, в неспособности адаптироваться к тем изменениям в обществе, к которым объективно привел его же собственный экономический курс: к росту образовательного уровня и информированности населения, активизации внешних связей и, главное, росту экономической самодеятельности и самостоятельности граждан. Методы управления, безапелляционная, императивная тональность выступлений, авторитарность в принятии решений, ощущение собственной безнаказанности и неподотчетности населению у лидеров режима к началу 1990-х гг. мало чем отличались от того, как себя вели они и их предшественники в конце 1960-х. Логическим следствием этого стал нараставший дефицит доверия к действующей власти, достигший своего пика в период финансово-экономического кризиса 1997 - 1998 гг., который ускорил падение "нового порядка". В других странах региона последствия кризиса не были столь разрушительными.

События, непосредственно приведшие к отстранению от власти генерала Сухарто в мае 1998 г., не были революцией в том смысле, что смена главных действующих лиц в целом контролировалась военной и гражданской элитой. Роль масс в них была весьма ограниченной, и при первом же намеке на вероятность выхода населения на улицы столицы в мае 1998 г. под водительством мусульманских лидеров, военные немедленно и успешно купировали такую возможность. Движителем, непосредственным орудием смещения Сухарто были студенты джакартских вузов. Американский исследователь Джеймс Т. Сигель пишет: "Если студенты не действовали раньше, то это потому, что невзирая на отдельные разногласия большинство молчаливо поддерживали режим, столь много сделавший для утверждения класса, к которому они принадлежали (или стремились принадлежать, добавим мы. - А. Д.). И лишь с обострением финансового кризиса они начали действовать" [Siegel, 2001, с. 92]. Примечательно, что лозунги студентов против Сухарто и режима не конкретизировались требованиями соблюдать права человека на Восточном Тиморе и в Аче или реабилитировать лиц, незаконно репрессированных в период "нового порядка". Характерно было также отсутствие в студенческих рядах радикальных исламистских лозунгов.

Этому могут быть два, не исключающих друг друга объяснения. Уже тогда высказывалось предположение, что за студентами стоят военные структуры, которые надеялись спасти режим ценой отставки Сухарто и потому не были заинтересованы в чрезмерной радикализации общественного движения. В то же время, как уже отмечалось, индонезийский средний класс мирился с эксцессами репрессивного режима, пока политика "нового порядка" не создала угрозу существованию всего истеблишмента, его экономическим и социальным интересам. Но есть и третье объяснение. Студенты суть плоть от плоти индонезийского общества с его по преимуществу националистическим и в общем-то великодержавным сознанием. Идея целостности страны представлялась молодежи безусловно приоритетной, и те, кто противостоял этой идее, в том числе ачехские и тиморские сепаратисты, оказывались как бы вне общечеловеческого закона.

Погромы, грабежи и насилия, совершенные по отношению к китайскому населению джакартскими низами в мае 1998 г. при попустительстве, если не поощрении, военных властей, свидетельствуя о высоком уровне социальной напряженности, тем не менее, по своим целям не были политическим движением. Говоря о вероятности по-

стр. 88

ощрения грабежей и мародерства со стороны армии, мы имеем в виду, что демонстрационный эффект этих акций в представлении генералов был призван удержать реформаторскую часть элиты и состоятельных слоев от слишком радикального обуздания силовых структур и армии в целом. Примечательно, что недовольство низов, городских люмпенов с их традиционным менталитетом было направлено не против фигуры Сухарто как высшего носителя власти. Она в их глазах все еще в известной мере оставалась сакральной, а популярных лидеров, способных разрушить эту сакральность, у городской бедноты не было. Реально существующие дихотомии "общество - режим (власть)" и "беднота - имущие слои" трансформировались в более привычную "коренные жители - китайцы" ("мусульмане - иноверцы").

Жестко ограничив в свое время политическую деятельность в стране, "новый порядок" пришел к тому, что скроенная им партийная система, дававшая режиму формальную легитимность на выборах, оказалась абсолютно бесплодна в качестве источника инициативы. Это с очевидностью проявилось в условиях кризиса "нового порядка", когда режим остался без сколько-нибудь значащей поддержки. Да и после падения Сухарто большинство появившихся многочисленных партий представляло собой объединения типа "патрон - клиент", действовавшие в интересах одного или небольшой группы лидеров.

После падения авторитарного "нового порядка" индонезийская элита не сумела ощутить всю меру ответственности перед населением и в большинстве своем сохранила патриархальную самооценку, видя в обществе по преимуществу объект своего руководства и попечения, что не мешало ей оперировать демократической фразеологией. Руслан Абдулгани, старейшина индонезийской политики, так или иначе участвовавший во всех главных событиях в стране с середины 1950-х гг., откровенно признавал: "Что-то неладно с индонезийской политической элитой и ее феодальными наклонностями. И это феодализм не только яванский, но и ачехский, и целебесский. Высшие классы... думают только о почестях и выгоде" [Far Eastern..., с. 49]. Приведем в этой связи также мнение видного индонезийского политолога Юсуфа Вананди: "После падения президента Сухарто (1967 - 1998) элита уделяла мало внимания проблемам единства и национальным интересам, поскольку правительство Сухарто с его авторитарными методами злоупотребляло этими категориями. Вместо этого маятник качнулся в другую сторону, и в фокусе оказались групповые или личные интересы" [Washington Quarterly, с. 135].

Военная и гражданская элита заняла в целом великодержавную позицию по такой животрепещущей проблеме конца 1990-х гг., как положение на Восточном Тиморе, незаконно аннексированном режимом Сухарто в 1975 г., и ответственность индонезийской армии за нарушения прав человека при подавлении сопротивления на этой территории в течение почти 25 лет. Занявший пост президента после Сухарто Б. Ю. Хабиби принял, на наш взгляд, единственно возможное и разумное в тех условиях решение, в конечном счете согласившись на отделение Восточного Тимора, но именно этот шаг в первую очередь стоил ему президентского кресла: на следующих выборах в 1999 г. военная и гражданская бюрократия объединилась против него с мусульманской и светской националистической оппозицией. Этот блок получил большинство в Народном консультативном конгрессе, который по конституции до последнего времени избирал президента Индонезии (с 2004 г. выборы будут прямыми).

Избрание в 1999 г. на пост главы государства видного мусульманского деятеля Абдуррахмана Вахида, полуслепого и полупарализованного человека, чья собственная Партия национального возрождения получила на всеобщих выборах чуть больше 10% голосов, выглядело как прямой вызов сторонникам Демократической партии Индонезии (борющейся), составившим треть электората. Но это был не вызов, а нечто гораздо худшее - высокомерное пренебрежение мнением населения, тем более

стр. 89

что на пост вице-президента баллотировался лидер бывшей партии власти. Расплата была немедленной: сторонники ДПИ(б) вышли на улицы городов Явы и Бали. Поджогами и погромами они добились того, что лидер партии Мегавати Сукарнопутри на следующий день была избрана вице-президентом. Общество и в первую очередь его беднейшие слои, составлявшие основную часть электората ДПИ(б), получили новую возможность убедиться в том, что власть лучше всего понимает язык силы.

А. Вахид представляется противоречивой и по-своему трагической фигурой. Несомненно незаурядный политик, он, несмотря на болезнь, проявил способность принимать смелые и далекоидущие решения. Именно он от имени Союза мусульманских богословов (Нахдатул Улама, НУ) просил прощения у лиц, пострадавших в дни кровавого правого террора в конце 1960-х гг., и их родственников, извинился перед жертвами антикитайских погромов в мае 1998 г. и заявил о необходимости отменить принятый в 1966 г. закон о запрещении марксистско-ленинской идеологии, мотивируя это тем, что с идеями нельзя бороться путем насилия. В известном смысле этот мусульманский лидер лучше многих других политических деятелей видел необходимость национального примирения в постсухартовской Индонезии и пути его достижения. Он издавна и последовательно противостоял идее превращения Индонезии в исламское государство, справедливо усматривая в этом угрозу целостности страны. При нем были всерьез подорваны устои всевластия и политической автономности армии. Решение Конгресса от 18 августа 2000 г. предписывало вооруженным силам занимать нейтральную позицию в политических вопросах и не участвовать в практической политике, способствовать становлению демократии, соблюдать законность и права человека. Военнослужащим, находящимся на действительной службе, запрещено занимать должности в гражданском аппарате [Putusan Majelis..., с. 84 - 85]. Это был важный шаг в реформировании и модернизации всей системы отношений между властью и обществом.

Но в методах проведения своей политики А. Вахид проявлял такую склонность к мессианской самооценке, такую авторитарность, смешанную со склонностью к эпатажу и прямым игнорированием общественного мнения, как будто он управлял не страной, еще не остывшей после падения режима, который пренебрегал общественностью в течение более 30 лет. Это во многом предопределило уязвимость его позиций, когда, неожиданно для себя почувствовав, что президент менее управляем, чем ожидалось, различные группировки элиты развернули новую волну борьбы за власть. Наиболее активную роль в этой борьбе играл спикер НКК Амин Раис, лидер модернистского течения в мусульманском движении. Недолговременный блок между возглавлявшейся им организацией Мухаммадья и традиционалистской Нахдатул Улама, созданный при выборах А. Вахида, распался, поставив страну перед серьезной угрозой внутриобщинного конфликта (каждая из двух организаций определяла число своих сторонников в 35 - 40 млн. человек).

Интригуя против А. Вахида и ведя дело к его смещению, элита вольно или невольно наносила удар по тому традиционно-яванскому умеренному крылу мусульманской общины, которое он олицетворял. Подорвав моральный авторитет А. Вахида и его течения, противники президента усилили позиции радикальных исламистов. Основные обвинения, которые выдвигали в адрес президента его явные оппоненты во главе с А. Раисом при поддержке бывшей партии власти и сочувственном нейтралитете армии, заключались в медлительности при проведении реформ, а также в непотизме и коррупции (последние два были официально опровергнуты генеральной прокуратурой Индонезии). На деле же шла банальная борьба за власть. Развернутая противниками А. Вахида кампания была столь массированной и эффективной, что даже его собственная организация Нахдатул Улама была не в состоянии оказать ему реальную

стр. 90

поддержку и предотвратить его смещение в июле 2001 г. Пост главы государства в соответствии с конституцией перешел к М. Сукарнопутри.

Что же получила в наследство, возглавив индонезийское государство, дочь первого президента страны, харизма которого поныне ей сопутствует? В контексте данной статьи нас в первую очередь интересует состояние политической культуры населения и не только среднего класса, но и низов города и деревни. Кровавый террор конца 1960-х гг., унизительная травля и свержение президента Сукарно в 1967 г., циничный произвол взявшей в свои руки власть армии и руководимых ею спецслужб в 1966 - 1998 г., верхушечная, часто подковерная борьба за власть и троекратная смена главы государства в течение трех лет (1998 - 2001) серьезно дискредитировали в глазах индонезийцев носителей светской власти и олицетворяемого ею закона.

В равной мере можно говорить и о дискредитации государственной идеологии, пять принципов которой ("панча сила") заложены в преамбуле индонезийской конституции и включают в себя веру в Единого Бога-Вседержителя, справедливую и цивилизованную гуманность, единство Индонезии, демократию на основе консультаций и представительства, социальную справедливость. В период "нового порядка" власть присвоила монопольное право толковать эти, в общем-то достаточно демократичные общечеловеческие принципы, превратив этот символ национального единения в орудие борьбы с любыми проявлениями инакомыслия, подавления оппонентов режима независимо от их идеологической ориентации. Потребуется немало времени и усилий, чтобы преодолеть это унаследованное от периода авторитаризма восприятие общественным сознанием "панча сила".

Произошла очень опасная, на наш взгляд, вещь. Нет оснований утверждать, что в массе своей индонезийцы обрели новую парадигму власти, отличающуюся от традиционной. Провалы, сопровождающие власть на протяжении последних лет, корыстолюбие и жестокость, отличавшие правление Сухарто и его окружения, по индонезийским, прежде всего яванским представлениям, несовместимы с ролью и образом подлинного правителя, а общественный кризис, охвативший страну в последние годы "нового порядка", ясно продемонстрировал, что его лидеры "не отмечены благодатью". Ведь основная функция политической власти в соответствии с автохтонными представлениями заключается в поддержании гармонии мироздания, органичной частью которого являются общество и государство, в сохранении естественного порядка в микро- и макрокосмосе [Ефимова, 1992, с. 16]. То же в общих чертах относится и к правлению Б. Ю. Хабиби и А. Вахида.

В этих условиях усилился процесс, отмечавшийся еще в период "нового порядка": люди, в особенности низы, ищут решение своих проблем самостоятельно, не прибегая к защите со стороны власти или закона, и часто вне рамок этого закона. Следствием этого феномена стали два различных, хотя и внутренне взаимосвязанных процесса. С одной стороны - стремление толпы взять защиту своих интересов, социального статуса, имущественных прав в собственные руки. Это проявляется во все более частых случаях самосуда, варварских расправах толпы с действительными или подозреваемыми преступниками, о чем с ужасающими подробностями сообщает местная печать. Сюда в равной мере можно отнести и расправы с ворами, часто кончающиеся сожжением виновного заживо, и те проявления насилий и мародерства, которыми были отмечены майские дни 1998 г. Надо сказать, что в период "нового порядка" власть сама демонстрировала дозволенность насилия вне рамок, установленных законом, когда для подавления политических оппонентов прибегала к так называемому государственному насилию, в частности к услугам созданных ею полукриминальных группировок, как это было летом 1996 г. при разгроме штаб-квартиры Демократической партии Индонезии, возглавлявшейся М. Сукарнопутри.

стр. 91

Это же применимо и к анализу источников межэтнических и межконфессиональных конфликтов на Калимантане, Сулавеси, Молукках, Папуа. Коренное население чувствует, что его интересы так или иначе ущемляются в результате недостаточно продуманной миграционной политики властей, приводящей к нарушению природного, этнорелигиозного и социального баланса. Естественно, что коренные жители не обращаются за защитой к той власти, которую считают виновной в своих бедах, а берут защиту своих интересов в собственные руки и решают проблемы по-своему, т.е. нередко с варварской жестокостью, встречая адекватный ответ со стороны переселенцев. Создается порочный круг насилия. То обстоятельство, что правоохранительная система коррумпирована, несомненно, играет важную роль, но более существенно то, что на протяжении десятилетий именно власть становилась источником наиболее острых социальных проблем, с которыми приходилось сталкиваться населению. В тех же случаях, когда армия и правоохранительные органы вмешивались в конфликты, результаты этого вмешательства оказывались не менее разрушительными, чем повод для него.

Продолжающаяся в Индонезии борьба центростремительной и центробежной тенденций носит существенный отпечаток сухартовского периода, хотя зародилась значительно раньше, еще в середине 1950-х гг. Экономический рост, имевший одним из своих важнейших следствий развитие общенационального рынка, несомненно способствовал созданию материальной базы для упрочения национального единства. Однако специфика "нового порядка" с его всепобеждающими коррупцией и непотизмом способствовала сосредоточению всех привилегий и прав на их распределение в руках президента и его ближайшего окружения. В глазах предпринимателей и политической элиты "внешних островов" это создавало впечатление "яваноцентризма" и соответственно усугубляло известную "яванофобию", существовавшую по той же причине неравномерного экономического развития еще во времена Сукарно. Военному режиму "нового порядка" удавалось силой загнать эту болезнь вглубь. С падением Сухарто она обозначилась тем острее, что местная элита по своим моральным и политическим параметрам мало чем отличается от джакартской, с тем лишь отличием, что у последней собственные интересы распространялись на всю Индонезию, а у местных деятелей они географически более локализованы.

Поскольку в некоторых регионах Индонезии (особенно вне Явы) административные границы полностью или частично совпадают с этническими, возникла вполне реальная опасность этноцентризма. Индонезийские политологи указывают, что эта опасность имеет четыре аспекта: противопоставление идеи самостоятельности регионов идее сильного центра, стремление местной элиты поставить под свой контроль все, что не находится под недвусмысленной властью центрального правительства, ее претензии на то, чтобы овладеть всей собственностью центра на территории области, игнорирование прав и прерогатив, которыми по закону наделена центральная власть [Kompas, 21.12.2002]. Местная элита, получившая в результате постсухартовских реформ более широкий и менее контролируемый доступ к ресурсам своей области (провинции), часто использует открывшиеся возможности без оглядки не только на общенациональные интересы, но и на насущные потребности собственного региона. По сообщениям печати, 85% местных бюджетов расходуется на содержание бюрократического аппарата и депутатов законодательных собраний [Kompas, 21.12.2002]. Выступая в Москве 22 апреля 2003 г. на церемонии присуждения ей почетной степени доктора политических наук, президент Индонезии Мегавати Сукарнопутри посетовала на то, что пришедшие к власти в регионах новые политики "не очень хорошо знакомы с принципами публичной ответственности и добросовестности в управлении", допускают злоупотребления в использовании бюджетных средств, но отнесла это к болезням "переходного периода" [State Secretariat..., с. 9].

стр. 92

При всех пороках режима "нового порядка" правившая армия была надэтнической и надрегиональной силой, которая, не останавливаясь перед прямым насилием, более или менее эффективно подавляла центробежные тенденции. Однако в силу самой природы авторитарного режима армия вытаптывала вокруг себя все то, что могло бы стать альтернативой военно-бюрократической власти, создать здоровый, саморегулирующийся баланс интересов центра и регионов. Поэтому, когда сухартовский режим, а вместе с ним и армия, исчерпали свой властный потенциал, в стране не оказалось силы, которая самостоятельно или в союзе с другими партиями и движениями смогла бы на новой, более современной основе заменить армию в качестве общенациональной правящей организации.

Сделав многое для модернизации экономического базиса индонезийского общества (мы оставляем в стороне как прямо не относящийся к теме вопрос о том, была ли оптимальной стратегия экономического развития), "новый порядок" не сделал практически ничего для модернизации политической надстройки, политической культуры индонезийцев и, более того, способствовал разрастанию некоторых присущих ей отрицательных черт.

Анархия, произвол толпы, правовой нигилизм суть лишь одна часть последствий, к которым привела дискредитация существующих институтов власти. Вторая тенденция, становящаяся все более очевидной - поиск новой модели власти, который осуществляется в сфере религии и воплощается в лозунгах создания государства, основанного на законах шариата. И дело, по-видимому, не только и не столько в сугубо религиозных мотивах, движущих ортодоксальными мусульманами. В представлении достаточно широких слоев верующих, в том числе и придерживающихся синкретических воззрений, шариат может оказаться средством преодоления противоречий в обществе, смягчения социально- экономических различий, возрождения традиционных морально-этических ценностей, ликвидации коррупции и непотизма, установления государственной и общественной дисциплины.

Оппоненты этой идеи с полным основанием указывают, что в стране, где конфессиональные различия нередко совпадают с этническими и территориальными границами, где степень приверженности канонам ислама существенно различается даже среди самих сторонников этой религии, законодательное, а, следовательно, принудительное утверждение норм шариата в качестве государственных усилит центробежные тенденции в этой стране-архипелаге. Более того, могут обостриться противоречия внутри самой мусульманской общины на местах между ортодоксальными правоверными (сантри) и мусульманами, принадлежащими к культурным группам прияи и абанган, чьи религиозные воззрения носят значительный отпечаток доисламских верований. Разделяя эту точку зрения, укажем еще на один аспект проблемы. Введение правовых норм, имеющих в представлении населения, как и Коран, сакральный источник, затормозило бы столь необходимый процесс модернизации отношений между властью и гражданами, воспрепятствовало бы росту политического участия последних.

Сессия Народного консультативного конгресса в августе 2002 г. отклонила предложение нескольких исламских партий конституционно закрепить обязанность мусульман соблюдать нормы шариата, причем против этого предложения выступили и наиболее влиятельные мусульманские партии. Тем не менее некоторые опросы показывают, что на низовом уровне число сторонников исламского государства растет, и если светская власть не сумеет убедить население в своей способности эффективно решать стоящие перед страной проблемы, может возникнуть широко организованное движение фанатично настроенных людей, сторонников такого государства. Между тем, начиная с 1955 г. и вплоть до настоящего времени ни одни выборы в этой стране с самым большим в мире мусульманским населением не давали преимущества исламским партиям.

стр. 93

Таким образом, тенденция к усилению роли политического ислама в стране порождается прежде всего недостаточной эффективностью светской власти в решении социальных, экономических и культурных проблем в масштабах страны и отдельных регионов. Но данная тенденция должна рассматриваться также как реакция на процесс, который следовало бы назвать американоцентристской глобализацией и которому власть в силу разнообразных политических и экономических причин не в состоянии последовательно противостоять, хотя и понимает связанные с этим опасности. Еще в 2000 г. сессия Народного консультативного конгресса в одном из своих решений указывала, что "глобализация в политической, экономической, социальной и культурной областях может принести пользу индонезийской нации, однако, если не будет проявлена должная бдительность, (этот процесс) может иметь отрицательные последствия для существования нации". В другом документе та же сессия указала, что глобализация таит в себе угрозу единству страны [Putusan Majelis..., с. 56, 62]. Следует иметь также в виду такой специфический фактор, как контроль диаспоры этнических китайцев над 70 - 80% деловой активности в стране. Обладая опытом, капиталами, международными связями, именно этнические китайцы извлекают наибольшую выгоду из процесса глобализации, что негативно (не всегда достаточно обоснованно) воспринимается индонезийцами. Можно говорить о том, что дискредитируется сама идея модернизации отношений между властью и обществом, политического участия населения и в конечном счете демократии, которая отождествляется в общественном сознании с глобализацией, в свою очередь понимаемой как безраздельное господство одной цивилизации, одной державы и потому отвергаемой.

Ситуация в особенности обострилась после взрывов 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке, с развертыванием администрацией США глобальной антитеррористической кампании. Каковы бы ни были подлинные мотивы Вашингтона (это предмет отдельного рассмотрения), эта кампания мусульманской общиной Индонезии однозначно рассматривалась как антиисламская, поскольку в глазах мусульман именно ислам сейчас является главным препятствием на пути Соединенных Штатов к завоеванию мирового господства. Массовые демонстрации против вторжения США и Великобритании в Ирак, прошедшие в государствах Европы и других странах христианской культуры, способствовали тому, что осуждение этой операции хотя бы частично было выведено из плоскости противостояния религий и цивилизаций.

Антиамериканские чувства латентно или явно всегда присутствовали в националистическом в своей основе сознании индонезийцев, но после 11 сентября 2001 г. они приобрели более отчетливо выраженное религиозное оформление. Правительство М. Сукарнопутри и в первую очередь она сама, понимают, что находятся между Сциллой и Харибдой: чем активнее они выступят против исламизма, тем больше власть становится заложницей армейского генералитета, ибо, какие бы ограничения ни были наложены на политическую активность армии, она остается единственной организованной силой, способной в критической ситуации противостоять исламизму. Кроме того, как это чаще всего бывает, попав в положение гонимых, радикальные исламисты приобретают дополнительную популярность в глазах населения, в особенности обездоленных низов.

Взрывы в увеселительном центре на острове Бали 12 октября 2002 г., кто бы за ними ни стоял, были выгодны политическим антагонистам - исламистским фундаменталистам, получившим дополнительную политическую рекламу своих возможностей, и сторонникам возвращения к авторитарным формам управления страной в военной среде и в бывшей партии власти. Сильным катализатором этого противоречивого процесса служит великодержавная политика США. Индонезийское общество как бы возвращается на 100 лет назад, когда национализм и ислам были практически синонимами и освободительное движение развивалось под религиозными лозунгами.

стр. 94

Во второй половине 2002 г. ряд высказываний американских и австралийских официальных лиц показали, что в Вашингтоне и Мельбурне готовы забыть не слишком благоприятный послужной список индонезийской армии в отношении нарушений прав человека и способствовать усилению ее самостоятельной роли во внутренних делах. Американо-британская операция в Ираке может оказаться тяжелым ударом по самой идее демократизации общественных отношений в странах Востока. Демократия обернулась к Востоку наглой и циничной ипостасью с правом сильного вместо морали и законности. Нет более убедительного аргумента в пользу как радикальных исламистов, так и их секулярных оппонентов в Индонезии.

Подводя итог сказанному, можно заключить, что самая сложная проблема, связанная с начавшимся процессом модернизации и демократизации политической системы в Индонезии имеет два взаимосвязанных аспекта. Один из них - преобразование политической культуры общества таким образом, чтобы добиться востребованности предлагаемых реформ, убедить население или хотя бы наиболее активные его сегменты в том, что власть является носителем идей, которые, будучи претворены в жизнь, способны улучшить жизнь людей, придать ей новое качество. Второй - расширение политического участия населения, освобождение носителей власти от рудиментов авторитарно- мессианского отношения к гражданам как к "подданным", избавление от дихотомии "субъект - объект", все еще пронизывающей политическую психологию военной и гражданской бюрократии, да и большинства индонезийцев. Нет оснований надеяться, что этот процесс будет скорым и безболезненным, ибо речь идет о преодолении вековых традиций и представлений.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Ефимова Л. М. Религиозные традиции в политической жизни современной Индонезии (1966 - 1992 гг.). М., 1992.

Севортьян Р. Э. Государство и власть в современном мире. М., 1997.

Against Impunity. Human Rights and Humanitarian Crisis in Indonesia. Amsterdam, n/a.

Borsuk R. Reforming Business in Indonesia // Forrester G. (Ed.) Post-Suharto Indonesia. Indonesia Assessment, 1998. Australia, Bathurst, 1999.

Far Eastern Economic Review (Hongkong). N 30. 1.08.2002.

Kompas. 21.12.2002.

Putusan Majelis Permusyawaratan Rakyat Republik Indonesia, Sidang Tahunan MPRRI 7 - 18 Agustus 2000, Sekretariat Jenderal MPRRI, Jakarta, 2000.

Siegel James T. Thoughts on the Violence of May 13 and 14, 1998 in Jakarta // B. Anderson (Ed.). Violence and the State in Suharto's Indonesia. Ithaca, N.Y., 2001.

State Secretariat of the Republic of Indonesia. Towards a More Just and Prosperous Multi-Ethnic Modern State. A Discourse at the Acceptance of Doctor Honoris Causa in Political Science, Moscow, 22 April 2003.

Washington Quarterly. Summer 2002.

Постоянный адрес данной публикации: