Р. ЛАНДА

Доктор исторических наук

Известный французский знаток ислама, а также прошлой и современной жизни Ближнего Востока и Северной Африки, разносторонний историк, политолог, социолог, семитолог и лингвист Максим Родинсон (1915 - 2004) был также оригинальным мыслителем и чрезвычайно интересным человеком. Я неоднократно встречался с ним, беседовал на разные темы и бережно храню подаренные им книги, дружески надписанные.

Он родился, как мне сам потом рассказывал, в семье типографского рабочего Мориса Родинсона, литовского караима, за 20 лет до этого эмигрировавшего во Францию из Витебска. Мать Максима, Анна Готлибовская, была родом из Польши. В семье говорили по-русски, причем отец даже стихи сочинял на русском, но во Франции очень быстро овладел и французским языком. По убеждениям Морис был сначала анархистом, потом социалистом, затем коммунистом. В 20-е г. прошлого века он ездил в Москву, где слушал выступления Ленина и Троцкого, к которому, в конце концов, и примкнул. Но все же он оставался в компартии (как и его жена) до конца своих дней. Своего сына Морис и Анна назвали Максимом в честь их любимого писателя Максима Горького. С шести лет Максим вместе с родителями и сводной сестрой Ольгой участвовал в первомайских демонстрациях, праздниках газеты "Юманите", распевал "Интернационал". В 13 лет он стал служащим мелкой транспортной фирмы и начал копить деньги на учебу, поскольку у родителей средств на это не было.

Совмещая работу с профсоюзной деятельностью, он активно занимался самообразованием, изучал языки, мечтал о судьбе знаменитого археолога Генриха Шлимана, много читал, особенно - философские труды Вольтера, Гольбаха, Гельвеция, досконально изучил экспонаты парижского Музея национальных древностей благодаря знакомству с его хранителем. В дальнейшем ему удалось, во многом вопреки желанию его родни, поступить в Практическую школу высших исследований, прослушать курс лекций в старейшем высшем учебном заведении страны - Коллеж де Франс - и параллельно учиться в Школе живых восточных языков.

Его называли "гениальным самоучкой", говорили, что он так и не получил ни одного удостоверяющего научную степень диплома. Я не знаю, так ли это. Он сам ничего по этому поводу не говорил. Известно лишь, что ничто не помешало ему стать хорошим специалистом по древним семитским языкам, признанным исламоведом и обществоведом, эрудиция которого простиралась от глубин восточной философии до специфики арабской кулинарии.

В 1940 г. он был направлен в Сирию и Ливан, где пробыл шесть лет и служил там сначала в армии генерала Вейгана, который "хотел ударить по Германии с юга и заодно разбомбить Баку, а кончил тем, что организовал капитуляцию Франции". В 1941 г. Родинсон присоединился к вступившим в Ливан войскам де Голля. В это же время вся его семья во Франции была депортирована немецкими оккупантами и погибла в концлагере Освенцим, о чем он узнал намного позже. Пребывание на Востоке не только спасло ему жизнь, но и превратило в одного из ведущих специалистов по арабской проблематике. По возвращении во Францию он сначала работал в Национальной библиотеке, а потом - преподавал в тех вузах, в которых учился еще до войны.

Вскоре он стал экспертом по вопросам Ближнего Востока при руководстве ФКП, в которую вступил еще в 1937 г. В это же время начались и его

стр. 50

разногласия с этим руководством из-за "вмешательства в дела братской партии" (он позволил себе критику лидера КП Сирии Халида Багдаша). Тогда же стали публиковаться его статьи и интервью. Одно из них я прочитал в журнале "В защиту мира" в 1957 г. Родинсон уже тогда был членом Всемирного совета мира.

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Впервые мы встретились в Москве летом 1960 г. во время Международного конгресса востоковедов. Я тогда был младшим научным сотрудником ИВАН СССР, только что защитившим кандидатскую диссертацию о борьбе Алжира за независимость. Ее надо было превратить в монографию. И, конечно, нельзя было не воспользоваться для этого таким уникальным случаем, как пребывание в Москве довольно представительной делегации французских востоковедов, среди которых были знаменитые тогда арабисты Режи Блашер и Мариюс Канар, известный историк медиевист Клод Казн, этнолог Жан Сервье, один из администраторов Лувра Жак Вейль. Я забрасывал их, как теперь понимаю, довольно наивными вопросами о войне в Алжире и никак не мог понять, почему все они уклонялись от ответа, за исключением Сервье, трактовавшего алжирские события в сугубо колониалистском духе. Интерес представляли лишь ответы двух, как мне потом стало ясно, самых выдающихся членов французской делегации на конгрессе - Луи Массиньона и Максима Родинсона. Первому из них, 77-летнему и уже со слабым здоровьем человеку, я взялся помогать по просьбе давно знакомого с ним моего научного руководителя Евгения Александровича Беляева. Массиньон, к тому времени всемирно знаменитый автор множества трудов и член нескольких академий мира, говорил на многих языках, но держался удивительно просто, хотя даже среди французской делегации слыл "мистиком и близким к Ватикану тайным членом какого-то духовного ордена". К сожалению, он смог быть только на двух или трех заседаниях и, прочитав свой доклад, вынужден был лечь в больницу Академии Наук. Я навещал его там каждый день и обычно привозил туда тех членов французской делегации, которых он хотел видеть или которые хотели его навестить. Одним из них и был Родинсон.

Мы встретились в высотном здании незадолго до этого выстроенного общежития МГУ, где он занимал небольшую комнату. Обычно мои беседы с французами тогда были весьма краткими, и после нескольких фраз мы отправлялись к Массиньону. Однако Родинсон, в отличие от других, проявил интерес и ко мне, и к теме моей диссертации. Подробно поделился своим мнением о событиях в Алжире, заодно сообщив, что он вышел из ФКП ввиду того, что ее позиция не соответствует "принципам пролетарского интернационализма и солидарности с борьбой народов колоний за свое освобождение". Для меня это было неожиданностью. Окончательно он поставил меня в тупик предложением присылать из Парижа газету, как он выразился, "коммунистов-диссидентов", которая освещает все события в колониальном мире "такими, какие они есть, а не сквозь призму партийных догм". Так у нас не выражались тогда, 46 лет назад. Более того, даже слушать подобные речи было небезопасно. И он, увидев мою растерянность, улыбнулся и все понял.

Он как-то сразу вызвал у меня симпатию своей открытостью, тактичностью, интересом к нашей стране и нашему востоковедению, знакомством с русским языком. В ходе беседы он иногда вставлял отдельные русские слова и целые фразы, если видел, что мне что-то не ясно или не совсем понятно. Мы проговорили еще часа полтора, потом продолжали беседовать по дороге в больницу, где мне выпала честь (все это в полной мере осознал потом) присутствовать при беседе двух выдающихся исламоведов XX в.

Массиньон, будучи верующим католиком и сторонником де Голля (он мне сам говорил, что генерал - "это благородный, сильный и безжалостный, но великий человек"), искренне радовался приходу Родинсона, политических убеждений которого, конечно, не разделял. Но он называл его "дорогой коллега" и живо интересовался его мнением по всем вопросам, в том числе - о состоянии ислама в СССР и советского исламоведения. Он говорил при этом, что должен все об СССР знать как "академический русский" (будучи иностранным членом АН СССР, он полагал, что именно так по-русски звучит звание "русский академик"). Примечательно, что Массиньон тогда не был членом Французской академии, так как считал, что академия - "не парламент" и в нее надо не выбирать, а назначать тех, у кого есть научные заслуги, не устраивая при этом "несправедливой и неразумной конкуренции".

Слушая их беседу, я с удивлением узнавал (говорил об этом преимущественно Родинсон), что у нас, в СССР, исламу уделяется явно недостаточное внимание и что им "занимаются марксисты, не имеющие о марксизме никакого понятия". По этому вопросу собеседники поинтересовались моим мнением. Я, тогда еще мало что зная об исламе, сказал, что у нас, судя по всему, всякая религия будет отмирать по мере роста образованности населения. "А Вы были в районах распространения ислама - в Татарии, Средней Азии, на Кавказе?" -спросил меня Родинсон. Я тогда еще нигде не был и лишь потом, побывав в этих районах, понял почему и Массиньон, и Родинсон довольно скептически восприняли мои слова.

Когда мы, покинув больницу, шли пешком до МГУ, Родинсон мне сказал: "Конечно, Массиньон - не наш единомышленник. Он глубоко религиозен, и ему чужды любые идеи социалистического толка. Но он - человек очень широкого кругозора, огромной эрудиции и утонченного интеллекта. К тому же, он верен своим принципам, и, выступая против войны в Алжире в соответствии со своими

стр. 51

христианскими убеждениями, он, несмотря на возраст и проблемы со здоровьем, участвовал в демонстрациях за мир в Алжире и даже пострадал при их разгоне полицией. Возможно, что именно поэтому он сейчас в больнице, куда лег из-за болей в позвоночнике". Я спросил, почему так затянулась война в Алжире, если даже такие видные приверженцы де Голля, как Массиньон, ее осуждают. Родинсон ответил: "Понимаете, количество французов, погибших в Алжире, меньше, чем жертв ежедневных инцидентов на транспорте и дорогах Франции. В результате довольно трудно расшевелить среднего обывателя, даже - хорошо зарабатывающего рабочего. В антивоенных демонстрациях участвуют преимущественно левая интеллигенция, учащаяся молодежь, эмигранты из Азии и Африки, как правило - безработные, потому что получившие работу эмигранты, в том числе - из стран Магриба, безусловно, сочувствующие алжирцам, очень боятся эту с большим трудом обретенную работу потерять".

"Но ведь ФКП и профсоюзы организуют довольно массовые демонстрации?" - спросил я его. "Да, бывает и так, - признал он как бы нехотя. - Но это, как правило, приурочено к каким-либо датам вроде 1 мая или же вызывается какими-либо целями ФКП внутри Франции. ФКП слишком боится, на наш взгляд, показаться недостаточно "патриотичной" в глазах обывателя, часто не владеет обстановкой, а пассивно "плывет по течению". Кроме того, она слишком часто подчеркивает, что ей чужд всякий национализм, включая алжирский. В результате у алжирцев сложилось впечатление, что ФКП за них - лишь на словах, формально. К тому же, давно известно, что ФКП исходит, как, впрочем, и компартия Алжира, из давней схемы: все колонии Франции, в том числе Алжир, станут свободны лишь после победы пролетарской революции во Франции. А если алжирцы не хотят ее дожидаться?"

Потом мы встречались еще раза два, но подробно и обстоятельно поговорить не удавалось. Я больше общался в оставшиеся дни с Массиньоном и немало от него узнал, в том числе - о его знакомстве со многими лидерами алжирской революции, особенно - с Фархатом Аббасом, который через него даже пытался, как глава Временного правительства Алжира в эмиграции, установить контакты с де Голлем. После отъезда из Москвы делегатов конгресса я получил два письма от Массиньона и от Родинсона. К сожалению, они не сохранились. Мы в молодости редко можем по-настоящему оценить то, что с нами происходит, и тех, с кем мы встречаемся, тем более - документы, об этом свидетельствующие. Я помню только, что письмо Массиньона было как бы "протокольным", в котором он любезно благодарил за внимание, оказанное ему в Москве. Письмо же Родинсона было более подробным. Оно касалось и здоровья Массиньона, которое не улучшалось (в 1962 г. он, к сожалению, скончался), и событий во Франции, где тогда начался террор колониалистской группировки ОАС, и войны в Алжире, которая, по мнению Родинсона, подходила к концу, что случилось, однако, примерно через год. К письму была приложена выпущенная одним из французских издательств краткая библиография опубликованных во Франции книг о войне в Алжире.

Встречи 1960 г. в Москве мне не только хорошо запомнились, но и многое дали с чисто профессиональной точки зрения. Слушая, о чем говорили Массиньон с Родинсоном, а чуть позже - Массиньон с другими востоковедами из Франции и СССР, я учился более критически относиться к тому, что у нас писали об исламе, да и о таких понятиях, как "единство арабов". Эта идея египетского президента Насера буквально овладела тогда умами наших арабистов, в том числе ведущих. Но и Массиньон, и Родинсон мне буквально открыли на нее глаза. "Это невозможно чисто географически, - сказал Массиньон. - Посмотрите, какие разные арабские страны и их жители, говорящие на разных диалектах, имеющие отличия в одежде, пище, нравах, традициях". А Родинсон добавил: "Конечно, арабское единство - явление объективно прогрессивное. И было бы прекрасно, если бы его удалось реализовать. Но арабы, имеющие немало общего друг с другом, все же не образуют, как считают Насер и члены партии Баас, "единой арабской нации". Каждая арабская страна имеет свою специфику и свой уклад жизни. Христиане Ближнего Востока не похожи на католиков-кабилов Алжира, а друзы и алавиты Сирии и Ливана не имеют ничего общего с прочими шиитами. В Алжире и особенно Марокко велика роль берберов, в Ираке - курдов, в Судане - южан, не говорящих по-арабски и не исповедующих ислам. И, вообще, о чем говорить, если арабы-сунниты не всегда могут договориться с арабами-шиитами даже внутри одной страны, например Ливана, Ирака, Бахрейна, Саудовской Аравии".

Так случилось, что потом мне редко приходилось сталкиваться с трудами Массиньона, поскольку он мало писал о странах Магриба, больше всего меня интересовавших. В то же время работы Родинсона попадались гораздо чаще, поскольку он, как правило, трактовал (и нередко остро критиковал) не только духовные, но также политические и социальные аспекты ислама, что всегда вызывало у наших востоковедов большой интерес. Особенно часто у нас упоминалась его книга "Ислам и капитализм", изданная в 1966 г., в которой убедительно доказано, что ислам вполне совместим с капитализмом, что представления об их якобы несовместимости - прямое следствие незнания Европой ни ислама, ни жизни мусульманских обществ. Родинсон призывал к "деколонизации сознания" европейцев, к разрушению искусственно ими воздвигнутых барьеров между цивилизацией Запада и остальным миром.

В книге говорилось об отсутствии в Коране какого-либо осуждения частной собственности или наемного труда. Единственно, что могло помешать накоплению капитала в мире ислама, это - запрет

стр. 52

ростовщичества ("ар-риба"). Однако анализ многих исторических документов, юридических и консульских архивов, литературных сочинений и социологических работ не оставил у автора книги никаких сомнений по поводу того, что этот запрет обычно обходился, если прибыль была получена в результате коммерческой или трудовой деятельности. Оформить любой займ как коммерческую сделку или трудовое соглашение было делом юридической техники. Шариат одобряет создание торговых и финансовых товариществ, где одна из сторон вносит деньги, а другая - свой труд. Прибыль, полученная таким образом, признается законной ("риба аль-фадл"). Ввиду этого представление о мусульманском средневековье как о "враге капитализма" не выдерживает критики. Оно также характеризовалось накоплением финансового капитала и вследствие развития ростовщичества, и благодаря наращиванию прибылей от торговли.

Неверному представлению о социально-экономическом положении мусульманского Востока до капитализма способствовал весьма распространенный в мире ислама миф о господстве в нем идеала справедливого общества, свободного от ростовщичества и порождающего равенство и гармонию, поскольку на неимущих мусульман тратятся средства от специального налога "закят". Не отрицая этого полностью, Родинсон указывал, что в мире ислама, тем не менее, существовали всегда разные формы неравенства, в том числе связанные с рабовладением и правами собственности. Более того, он уже тогда отступил от какой-либо схематизации докапиталистического периода в истории мира ислама, не стал жестко загонять его формационную характеристику в привычные для марксистов формулы "восточного феодализма" или "азиатского способа производства", а признал специфической чертой мусульманских обществ средневековья наличие многих формаций (мы бы сейчас сказали "укладов") и многих факторов, определявших их развитие. Но среди этих факторов религия, по его мнению, вовсе не играла доминирующей роли. Поэтому она не была ни препятствием для развития, ни стимулом для него. Родинсон объяснял наметившийся к середине XX в. антикапитализм многих стран ислама не религиозными, а социально-экономическими и историко-политическими причинами, прежде всего разрушительными последствиями их следования путем капитализма и небывалой социальной поляризацией, приводившей к тяжелым последствиям. Отсюда и отказ от капитализма под флагом либо локальной самобытности (национализма), либо религиозной или социалистической идеологии¹.

Книга "Ислам и капитализм" была интересна также тем, что в предисловии к ней автор изложил свое отношение к марксизму, к тому, что он в нем "считал живым, и что - мертвым". Не считая "самой важной" философию марксизма, он в то же время признавал "основополагающими" идеи Маркса в сфере политэкономии. "Наиболее интересна" ему была марксистская социология, которую он все же считал необходимым дополнить достижениями классиков мировой социологии Макса Вебера и Вильфредо Парето. При этом Родинсон критиковал наиболее знаменитую (и спорную) работу Вебера "Протестантская этика и дух капитализма"². Все эти положения он считал для себя настолько важными, что повторил их через 27 лет в более кратком изложении в своей очередной книге "Ислам: политика и вера"³.

Признавая марксизм, со многими поправками, дополнениями и уточнениями, как научную теорию, он в целом отвергал его политическую практику, выступая, как он подчеркивал не раз, против "институционализированного марксизма", то есть превращенного в государственную или партийную идеологию, неизбежно подверженную догматизации и зависимости от политической конъюнктуры. Для него важно было донести эту точку зрения до самых широких кругов общественности и на Западе, и на Востоке. Достаточно лишь взглянуть на заголовки его статей 1960-х - 1970-х гг.: "Марксистская социология и марксистская идеология", "Экономическая история и история общественных классов в мусульманском мире", "Нация и идеология", "Религиозные условия экономической жизни в мире ислама" и другие. Некоторые из них, а также его многочисленные выступления, в том числе перед арабской общественностью Ближнего Востока, были изданы в 1972 г. отдельным сборником⁴. В нем он сделал особый упор на разоблачении ложных представлений об исламе, опровергая историческими фактами и примерами социальной практики многие устоявшиеся как на Западе, так и на Востоке стереотипы.

Внимание Родинсона к исследованию главным образом социального аспекта ислама часто заслоняло (особенно в глазах советских исламоведов) другие стороны его научного творчества. Я лично, должен признаться, со значительным опозданием понял, что между Массиньоном и Родинсоном было гораздо больше общего, чем казалось мне в Москве в 1960 г., да и позже, когда я познакомился с их трудами. В частности, у них было немало сходных точек зрения на такие, например, проблемы, как отношения Европы и мира ислама, Франции и арабских стран, оценка государства Израиль, его политики и ее отдаленных перспектив на Ближнем Востоке⁵. Причем Родинсон, будучи на 32 года моложе, естественно многому учился у Массиньона, который, в свою очередь, как он сам признавал, считал своими учителями Шарля де Фуко (известного миссионера, убитого в Сахаре и осуждавшего "колониальное проникновение западной культуры" на Восток) и Махатму Ганди, который выступал против "покушений на священный характер всякой человеческой жизни"⁶. Известный знаток Ближнего Востока Доминик Шевалье, цитируя по архивам МИД Франции рекомендации Массиньона французскому правительству в 1936 г. проводить "искреннюю проарабскую политику", одновременно поделился своими личными воспоминаниями о беседах с Массиньоном в 1958 г.:

стр. 53

"Мы тогда переживали войну в Алжире. И Массиньон объяснил мне, как велика наша ответственность арабистов, от которой мы не имеем права уклоняться"⁷. Сам он считал это своим долгом и поступал соответствующим образом.

По свидетельству друзей, Родинсон называл Массиньона "мой учитель" (он прослушал курс его лекций в Коллеж де Франс). Но дело не столько в его формальном ученичестве, сколько в совпадении их взглядов и подхода к оценке историко-политических проблем и явлений с позиций самой безупречной морали и самой высокой нравственности, для которой совесть, справедливость и уважение к людям любого происхождения или положения, любой религии или идеологии являются вечными ценностями. Этот просвещенный гуманизм самой высокой пробы у нас раньше нередко называли "наивным утопизмом" или "вредной иллюзией". Но возможны ли без него научная добросовестность, честность ученого перед самим собой, перед коллегами и перед народами, проблемы которых он изучает?

Влияние этой единой с Массиньоном позиции чувствуется и в работах, посвященных исламу, и в таких монографиях Родинсона, как "Израиль и отказ арабов, 75 лет истории", "Еврейский народ или еврейская проблема?", "Между исламом и Западом"⁸. Он считал, что предпринятый ООН раздел Палестины лишь поощрит "антиеврейский расизм", с одной стороны, а с другой - усилит "колониальный характер" политики сионистов в отношении палестинского народа. За это сионисты называли его "предателем". Но Родинсон лишь стремился к объективному анализу ближневосточной проблемы, с одинаковой силой убеждения и основательностью критикуя как политику Израиля, так и ряда арабских лидеров, как Запада, так и СССР, сначала поддержавшего образование Израиля, а затем сделавшего из него основную мишень для критики. Как ни странно, но именно эта позиция "независимого марксиста" больше всего способствовала расхождению Родинсона с ФКП, которая то одобряла его, то осуждала в зависимости от перемен в СССР, ситуации во Франции и в арабских странах. Родинсон никогда не выступал за ликвидацию государства Израиль, но всегда требовал признания им своей ответственности и даже своей вины перед арабами, ибо только это могло, по его мнению, стать главным условием последующего политического решения конфликта на Ближнем Востоке.

И если эта его позиция в целом не была понята в свое время ни у нас, ни на Западе, ни тем более в Израиле, она нашла полное понимание у его арабских друзей в Сирии, Ливане и Палестине. Поэтому вполне логично, что именно журнал Института палестинских исследований в Бейруте, в редколлегию которого входят мусульмане и христиане, представители разных арабских стран, в том числе - всемирно известный специалист по международному праву профессор Ливанского университета Эдмон Наим, недавно опубликовал серию воспоминаний друзей и коллег Родинсона с высокой оценкой его научного творчества и чисто человеческих качеств⁹.

Как исламовед Родинсон впервые громко заявил о себе книгой о пророке Мухаммаде, которая получила положительный отзыв крупнейшего французского знатока мусульманского средневековья Клода Казна и была оценена нашим видным арабистом и исламоведом М. Б. Пиотровским как написанная "живо и увлекательно, но с твердой опорой на научную базу"¹⁰. Некоторые рецензенты и даже друзья Родинсона считали, что, рисуя образ Мухаммада, он вдохновлялся книгой Эрнеста Ренана "Жизнь Иисуса". На самом деле это не так. Взяв кое-что из достаточно спорного творчества Ренана и отбросив его выпады против семитов вообще, в том числе - арабов, Родинсон в характеристике ислама и его основателя вполне остается в рамках традиции Массиньона, то есть сочувствия мусульманам и симпатии к их пророку¹¹. Вместе с тем, при всем его восхищении яркой личностью Мухаммада, Родинсон исходит их того, что уже было сделано до него историками и исламоведами многих стран, прежде всего французами Жаком Берком и Годфруа-Демомбином, шотландцем Монтгомери Уоттом, американцем Густавом фон Грюнебаумом и другими.

Он восстанавливает историческую канву событий, показывает влияние на арабов Византии и Ирана, экономические, социальные, политические, психологические и иные условия постепенного образования Арабского государства, прослеживает, как душа основателя ислама "обогащалась всеми вкладами многочисленных культур", в том числе христианства и иудаизма. По его мнению, лишь "инородность" этих религий, чуждых племенному обществу арабов VII в., а также всевозможные конфликты с византийцами и с иудаизированными племенами на западе Аравии помешали массовому обращению арабов в христианство или иудаизм и способствовали формированию своей "арабской идеологии", основанной на давно ожидаемом единобожии и учитывающей экономическое процветание торговых кругов Мекки того времени¹². О популярности книги можно судить по тому, что в 1999 г. она была переиздана в 7-й раз!

Историко-социологический подход был свойственен и другим его произведениям. В книге "Арабы" (1979 г., 4-е издание - в 1991 г.) он сосредоточился на специфике арабов, которая вовсе не сводится к наличию общего языка, устных традиций и славного прошлого, тем более - к предписаниям религии, а в гораздо большей мере определяется адаптацией различных доктрин и идеологий к социальным, экономическим, политическим и иным структурам арабского общества. Там же он приходит к выводу, что арабы, как и вообще мусульмане, превознося справедливость и гармонию, провозглашаемые исламом, верны не столько реально существующему мусульманскому государству, сколько его идеальному варианту. Проблемы социологии и политологии арабского мира, науч-

стр. 54

ной оценки происходящих в нем событий, философского обобщения глобальных процессов общественного развития волновали его вплоть до самого конца жизни.

В книге "От Пифагора к Ленину" (1993 г., 2-е издание - 2003 г.) он пишет о необходимости избавиться от "идеологического активизма" (то есть от излишней идеологизированности), о бесполезности и даже опасности "провозглашать себя марксистом". Но, судя по всему, ему это удавалось с трудом, потому что, будучи всегда честен с самим собой, он не мог не видеть, что, несмотря на все декларации, его научный аппарат историка, социолога, политолога, религиоведа остается в основном тем же, что и раньше, не очень меняясь при отказе от давно отживших формул.

В 1980 г. Родинсон опубликовал очень интересное исследование "Обаяние ислама" (переиздано в 1989 и 1999 гг.). Известный писатель Клод Руа, назвав эту книгу "замечательной", определил ее жанр как "критику европоцентризма, убежденного в превосходстве европейского образца над всеми прочими". В основу книги легли тексты лекции, прочитанной в декабре 1969 г. в Каире, доклада на конгрессе исламоведов в Голландии в 1978 г. и большой статьи "Западный образ и западные исследования ислама"¹³. Первая часть книги посвящена детальному и весьма критическому анализу эволюции западных представлений о мире ислама, вторая - арабистике и исламоведению в Европе. Для русского читателя она, помимо всего, любопытна обращением автора к трудам В. В. Бартольда, И. Ю. Крачковского и некоторых советских востоковедов, а также - попыткой охарактеризовать как "примитивный" европоцентризм не только западной буржуазии, но и коммунистов, в частности Франции и СССР¹⁴. Стремясь сломать все барьеры между Западом и Востоком, Родинсон призывал отказаться даже от самого понятия "Восток", тем более от преувеличения его экзотичности (что он называл "ориентализмом", приравнивая его к ограниченности и даже "кретинизму"). Одновременно он выступал против консерватизма, "слепой идеологизации" и нетерпимости, в том числе - со стороны уроженцев бывших колоний.

Начиная со 2-го издания, книга дополнена уже третьей частью - "Бургундский сеньор и раб-сарацин. От Карла VI к Александру Дюма"¹⁵. В ней исследуется реальная историческая основа малоизвестной пьесы Александра Дюма (отца), рассказывающей об отношениях бургундского феодала начала XIV в. Шарля де Савуази и захваченного им в плен во время морской экспедиции сарацинского раба Якуба, бывшего бедуина из Верхнего Египта. Это поучительное и добротно выполненное эссе о том, как влияли на восприятие французами мира ислама и самих мусульман уже в XIX в. сочетание незнания Востока и тяготения к нему, страх перед ним и его романтизация, сплетение "ориентализма" и повседневной политической конъюктуры с идеологией эпохи Просвещения и Французской революции. Строгий реалист и немного резонер, Родинсон оставался верен себе, жестоко критикуя мифы (в том числе - давно сложившиеся), фантазии, преувеличения и всякого рода мистические искажения действительности, с какой бы стороны они ни исходили.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИСЛАМ

Ученый, более 40 лет жизни отдавший изучению ислама, Родинсон не мог не откликнуться на явление, которое он же первым или одним из первых назвал политическим исламом. Внимательно наблюдая за его рождением, особенно - со времен революции 1978 - 1979 гг. в Иране, он посвятил ему, по его же признанию, около сотни статей. Наиболее значительные из них составили основу книги "Ислам: политика и вера" (1993 г., 2-е издание -1995 г.), в которой рассматриваются развитие ислама от его возникновения до наших дней, его идеалы и их соотношение с реальностью, порождаемые исламом иллюзии и утопии, место политического ислама (или исламизма) в геополитической структуре современного мира, расколы и течения в исламе, его отношение к государству и меньшинствам. Родинсон обращал внимание на связь духовных, идеологических и этических проблем не только с религией, но и с экономическим развитием, историей общественных классов, социальными вопросами, которые учитываются исламистами в их политической практике. Он объяснил, почему "марксиствующий национализм" проигрывал мусульманскому национализму, более "чистому" с точки зрения масс, вновь обратившихся к религии¹⁶.

В то же время Родинсон отвечает в своей книге на многие острейшие вопросы. Осуждая, безусловно, терроризм исламистов, он обращал внимание на сходство их методов с методами буддистов-тамилов на Шри-Ланке, анархистов в Италии и даже во Франции начала XX в. Признавая глобальный характер проблемы, он в то же время призывал учесть социальный, культурный и экономический ее аспекты, указывая, что "роль обездоленных народов Третьего мира и мира ислама сегодня когда-то играли пролетарские массы Европы". Книгу завершала развернутая и выдержанная в очень критических, местами резких тонах статья об иранской революции, опубликованная еще в феврале 1979 г. и удивительно верно предсказавшая многие последующие тенденции развития постреволюционного Ирана¹⁷.

МНОГОГРАННАЯ ЛИЧНОСТЬ

Дать полную характеристику всего сделанного в науке Родинсоном одному человеку просто невозможно. Помимо исламоведения, социологии, политологии и истории, он также активно занимался лингвистикой, о чем дает некоторое представление сборник в его честь, опубликованный семитологами Парижа к его 70-летию¹⁸. Что касается меня, то я многое узнал о нем после наших

стр. 55

встреч, состоявшихся уже через 35 лет после первого знакомства.

В июне 1995 г. мне довелось участвовать в 3-й конференции Северного общества ближневосточных исследований в г. Йонсуу в Финляндии. Францию на ней представлял Родинсон. Удивительно, но мы с ним встретились так, словно расстались лишь вчера. Ему было уже 80 лет, но выглядел он моложе и вообще мало изменился за то время, что мы не виделись. Его доклад "Культурные контакты в мире Средиземноморья" открывал конференцию. По его словам, "Средиземноморье всегда было классическим центром подобных контактов", местом преодоления границ между культурами и установления взаимосвязей между ними. Умело оперируя данными этнографии, археологии, эстетики, экономической истории и лингвистики, Родинсон менее чем за час рассказал о роли в истории цивилизаций финикийских городов, греческих мифов, римских мозаик, древнеегипетских архивов, золота Африки, завоеваний персидских царей, византийских базилевсов и арабских халифов. Он как бы задал тон всей конференции, посвященной в основном проблеме межэтнических, межкультурных и межконфессиональных отношений.

Живо на все реагировавший, бодро державшийся, открытый в общении, Родинсон интересовался, как всегда, новостями из России, темами докладов российских ученых, выступал в прениях по ним, особенно подчеркивая значение анализа пограничных и переходных ситуаций в полиэтничных и многоконфессиональных обществах. Мы много общались и вне заседаний. Он говорил о своих последних работах, которые тогда еще были у нас не известны, о его взглядах на перемены в мире ислама, на проблемы терроризма, политического насилия на Востоке и на Западе. Его суждения о работе конференции были, хоть и скептичны, но весьма поучительны. Он, в частности, поддержал марокканца Джамаля аль-Амрани, отметившего принятие исламскими философами средневековья понятия культуры, сложившегося у древних греков, напомнил финскому караимоведу Харвияйнену об участии "литовских сарацинов" в битвах османского султана Баязида Молниеносного. А по поводу доклада норвежского ученого Бьорна-Олава Утвика "Аятолла Хомейни - Кромвель нашего времени" сказал следующее: "Хомейни многие принимали за Робеспьера или Ленина. Но он был скорее Кальвин и почти стал Торквемадой". Примерно это же я потом прочитал в одной из книг Родинсона.

Мне не забыть, как уже после окончания конференции, традиционного визита в финскую сауну и оживленного банкета мы отправились кататься на катере по одному из озер, каковыми изобиловали окрестности Йонсуу. И тут нас ждал сюрприз. Оказалось, что Родинсон знал наизусть многие песни советских композиторов, такие как "Катюша", "Полюшко-поле", "По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год", "Волочаевские дни" и т. п. Он узнал их от своей старшей сестры Ольги, работавшей в 1930-х гг. в одном из советских представительств в Париже. Наши коллеги из разных стран (кроме финнов и арабов, были также шведы, норвежцы, датчане) с интересом слушали эти песни в исполнении нашего с Родинсоном дуэта. Думаю, что он звучал достаточно экзотично под серым дождливым небом и на фоне окружавших озеро хмурых скал, поросших соснами. На следующий день представлявший на конференции Санкт-Петербургский университет Н. Н. Дьяков сказал мне: "Ну, вы вчера с Максимом Максимовичем (он так ласково называл Родинсона) давали гастроли!"

Через год я был в научной командировке во Франции и, конечно, посетил Родинсона. Он жил на улице Ванно, в бывшем аристократическом квартале Парижа, недалеко от бульвара Распай, на пятом этаже старинного дома без лифта. Подниматься к нему нужно было по неудобной узкой и крутой лестнице. "Нам с женой это трудно, - говорил он мне потом. - Но мы привыкли, потому что лифт сделать в этом доме практически невозможно". Зато он очень гордился, что недалеко от него - отель Матиньон (резиденция правительства) и некоторые министерства. "А прямо против моих окон - особняк мадам Тальен, знаменитой женщины эпохи Французской революции, а также другие исторические здания Парижа", - сказал он, стоя посреди комнаты, разглядеть в которой можно было лишь потолок: и стены, и пол были сплошь закрыты книгами, стоявшими в шкафах, на стеллажах, лежавшими на столе, на стульях, и просто на полу. Однако, он хорошо ориентировался в их с виду хаотичном нагромождении, мгновенно извлекая из него ту книгу, которая ему была нужна.

Мы вспоминали встречи в Москве и Йонсуу, говорили о французской арабистике, об исламе, о жизни в России и во Франции. "Во французском исламоведении, - считал Родинсон, - сейчас нет таких фигур, как Массиньон. Но отдельные аспекты ислама разрабатываются глубже, чем раньше. В социологии ислама много сделал Жан-Поль Шарнэ, в изучении философии ислама - Мухаммед Аркун, в исследовании его истории - работающий в Лионе Тьерри Бьянки. Андрэ Микель - хороший специалист, но больше по арабской литературе, чем по исламу. А что касается изучения отдельных арабских стран, то здесь, конечно, на первом месте Доминик Шевалье с его работами по Ливану и Андрэ Нуши по Тунису". Очень высоко он оценил как "серьезного и знающего историка" лучшего алжироведа Франции Шарля-Робера Ажерона.

"Мне сейчас трудно работать так же интенсивно, как раньше, - говорил Родинсон. - Тяжело даже читать столько, сколько я читал тогда. Но у меня много учеников и друзей во Франции и в арабских странах, особенно в Ливане. Два раза в неделю я веду занятия по древнеэфиопскому языку. В библиотеках не бываю, так как все нужные мне материалы - здесь, дома. Сейчас я готовлю к печати новую книгу по исламу¹⁹. Эта тематика всегда будет актуальной. К тому же, она взрыво-

стр. 56

опасна. Посмотрите, что происходит в Алжире! Это же просто катастрофа! Страна, которая могла успешно идти по пути прогресса, используя, помимо других благоприятных обстоятельств, длительные контакты с французской культурой, погрузилась в хаос. Идет война, конца которой не видно. И опять, как и во время алжирской революции 1954 - 1962 гг., военные действия имеют тенденцию распространиться на Францию, хотя на этот раз Франция в них не участвует. Но у нас здесь живут сотни тысяч алжирцев и других мусульман, которые вольно или невольно во все это вовлекаются".

Я его понимал: примерно за год до нашей беседы исламисты устроили взрыв на станции метро Сен-Мишель в Париже. По счастью, других серьезных терактов не было. Но парижане чувствовали себя тогда весьма неуютно. "В Алжире, - продолжал он, - очень эффективный и жесткий режим. Но никакое, даже самое сильное правительство войну прекратить не сможет, если люди будут голодать. А среди алжирцев - до 4 млн. безработных! И их чисто социальное недовольство, а заодно - и политическое, ввиду дискредитации прошлого когда-то революционного режима, находит выход в поддержке исламизма. У нас многие, да и у вас, кажется, тоже, не понимают, что религиозная оболочка политического ислама - лишь удобная форма, а в некоторых случаях - даже маска социального, политического или национального недовольства. Надо ликвидировать корни этого недовольства, а не гоняться за каждым террористом на танках и самолетах. Пока это не будет сделано, трудно предсказать, чем дело кончится в Алжире. В этом вопросе я не берусь быть пророком". О других странах (Египте, Афганистане и прочих) он предпочел вообще не говорить, сказав, что "не имел возможности последние годы вплотную ими заниматься". Ограничился лишь замечанием, что "религиозность людей всюду возрастает", даже в Европе и США, что он связывал, прежде всего, со стремлением людей, в первую очередь в Азии и Африке, "но и кое-где в Европе", четко обозначить "под флагом религии свою этнокультурную идентичность", а также - с ростом неуверенности в будущем и неспособностью большинства людей переварить гигантски возросший поток информации.

Это была наша последняя встреча. Когда я приехал в Париж в следующий раз, Родинсона уже не было в живых. И, по-моему, французские арабисты и исламоведы еще не до конца поняли, кого они потеряли. Родинсон не был тщеславен, никогда не стремился что-либо "возглавлять". Более того, он нередко вредил себе и своей потенциальной карьере, весьма нелицеприятно высказываясь о том или ином влиятельном человеке. Для него, прежде всего, важно было установить истину, что далеко не всеми и не всегда приветствовалось.

Стоит напомнить, что именно ему мы все обязаны наиболее четким и продуманным определением отношений ислама и капитализма, а заодно ислама и гуманизма, ислама и западной цивилизации. Во многом благодаря его усилиям социология, политология и изучение экономики вошли в практику исламоведов Франции, а затем и всего Запада. Он обогатил исламоведение знанием классической античной философии и общественной мысли новейшего времени, сравнительным анализом мировых религий и межцивилизационных контактов Востока и Запада на самых разных этапах истории. Наконец, Родинсон - первый исламовед, определивший содержание политического ислама как результат обогащения традиционного мусульманского общества социокультурным, научно-технологическим и политическим опытом Запада.

Заслуги Родинсона бесспорны. Но далеко не все из них признаны и оценены по достоинству, во многом ввиду идеологизированности научной среды как у нас, так и за рубежом. Для левых, в том числе во Франции, он был, хоть и марксист, все же слишком уж "независимый", а для правых - хоть и независимый, но все же "марксист". Думается, что со временем все эти ярлыки потеряют свое значение, и Родинсон предстанет перед всеми в своем подлинном облике выдающегося знатока ислама и Востока в целом, крупнейшего специалиста по истории и политологии арабов, ученого-гуманиста, никогда не поступавшегося своей совестью и считавшего делом чести отстаивать истину в науке, политике или повседневной жизни, не взирая на лица или обстоятельства.

¹ Rodinson M. Islam et capitalisme. P., 1966.

² Ibid., p. 15 - 25.

³ Rodinson M. L'Islam: politique et croyance. P., 1993, p. 14 - 19.

⁴ Rodinson M. Marxisme et monde musulman. P., 1972.

⁵ Massignon L. Annuaire du monde musulman, statistique, historique, social et economique. P., 1923 - 1925; Massignon L. L'Islam et les puissances europeennes (L'Islam et la politique contemporaine. P., 1927); Massignon L. Situation internationale de l'Islam (Les Cahiers du Sud, 1947, p. 14 - 16); Massignon L. Ce qu'est la Terre Sainte pour les communautes humaines qui demandent justice (Opera Minora III. Beyrouth, 1963, p. 472 - 485); Massignon L. La Palestine et la paix dans la justice - in: "Parole donnee". P., 1962, p. 228 - 245.

⁶ Massignon L. Ce qu'est la Terre Sainte.., p. 347, 775; Massignon L. La Palestine et la paix.., p. 64, 246.

⁷ Les Arabes du Message a l'histoire. Sous la direction de D. Chevallier et A. Miguel. P., 1995, p. 499 - 500.

⁸ Rodinson M. Israel et le refus arabe, 75 ans d'histoire. P., 1968; Rodinson M. Peuple juif ou probleme juif? P., 1981; Rodinson M. Entre Islam et Occident, entretiens avec Gerard D. Khoury. P., 1998.

⁹ Hommages a Maxime Rodinson - "Revue d'etudes palestiniennes". Beyrouth, 2004, N 93, p. 10 - 53.

¹⁰ Пиотровский М. Б. Коранические сказания. M., 1991, с. 169; Revue historique. P., 1962, CCXXVIII, p. 466.

¹¹ Hommages a Maxime Rodinson.., p. 31 - 34.

¹² Rodinson M. Mahomet. P., 1968, p. 31 - 59.

¹³ Rodinson M. The Western Image and Western Studies of Islam - "The Legacy of Islam". Oxford, 1974, p. 9 - 62.

¹⁴ Rodinson M. La fascination de l'Islam. P., 1989, p. 80, 93 - 94.

¹⁵ Ibid., p. 143 - 198.

¹⁶ Rodinson M. L'Islam: politique et croyance, p. 7, 25, 275 - 280.

¹⁷ Ibid., p. 298 - 327.

¹⁸ Melanges linguistiques offerts a Maxime Rodinson par ses eleves, ses collegues et ses amis. P., 1985, p. 451.

¹⁹ В 1998 г. эта книга действительно была опубликована. Она называется "Между исламом и Западом" и написана в форме бесед Родинсона с его другом Жераром Хури.

Permanent link to this publication: